Журнал `Юность` 1973-1

…Часто мои воспоминания продолжаются во сне. Так случилось и на этот раз. Я незаметно уснул под заунывный гул ветра, журчание воды в колодце и осторожные поскребывания мышей…А колеса все стучат и стучат. И поезд, покачиваясь, куда-то несется… Я просыпаюсь, когда солнце уже довольно высоко. Печка остыла, в комнате прохладно и солнечно. За окном распласталась степь, серебристая от инея. Странная она, эта степь. До сих пор не могу я к ней привыкнуть. К её обманчивым ночным огонькам, до которых, кажется, рукой подать, но едешь, едешь всю ночь, а они всё там же. К разноцветной земле, то красной, то фиолетовой, то чёрной, то белой от соли. К адовой жаре, когда хочется снять с себя собственную кожу. К зиме с сорокаградусными морозами и штормовыми ветрами. К солнцу — ослепительному и жестокому, которое, будто рассердившись за что-то, взяло и выжгло эту землю…

Мне говорили, что я буду тосковать по дому лишь первое время, а потом привыкну. Получилось не так.

Тосковать было некогда.

— Машины для нас — это всё — сказал мне майор Черных, командир части, в первый день моего приезда. Я стоял перед ним ещё в гражданском, — Ты имеешь высшее образование, автомобилист, москвич, парень молодой, энергичный, давай действуй.

Первым, что я получил из обмундирования, был комбинезон. И первое, что сделал, — залез под машину. Образование образованием, а практика практикой. Ударить в грязь лицом перед солдатами даже в пустяке не хотелось.

Если с машинами всё стало ясно и даже интересно, то документация и отчетность приводили меня в отчаяние. Хитроумная система списания, перебрасывания лимитов, наряды, накладные — это было потрудней, чем уравнения высшей математики. Но постепенно я постиг и эту премудрость.

…Я представляю, как сейчас в парке Жучок, молоденький солдат майского призыва, он тракторист, готовит трактор, чтобы добраться сюда, на колодец. Работы там немного, но и с нею не торопились: не ожидали, что вместо заморозков грянут дожди. Вот он заводит трактор, пускач захлебывается на высоких оборотах, дизель чихает раза два и начинает солидно ворчать. Он ревёт все громче и громче, словно приближается, и вот уже грохочет над самым ухом…

Я открываю глаза.

Оказывается, я спал, и будит меня громкий стук в дверь.

Наконец-то! Забыв о холоде, я вскакиваю и открываю дверь. На пороге стоит Жучок.

— Здравия желаю, товарищ лейтенант! — басит он.

— Здравствуй, Жучок, входи! Добрался всё-таки?

— Добрался.

— Ну, как там дела? Садись, рассказывай.

— Чего рассказывать? Воды мало. Тягач ждут с посёлка.

— Зачем тягач?

— Воду возить.

— А твой трактор?

— Не проходит он, застрял.

— Где застрял?

— Да на первом же километре, у ориентира.

— А ты на чём приехал?

— Пешком пришёл.

— От самой площадки?

— Да.

— По грязи? Сорок два километра?.

— По грязи!

Вытаскивать из Жучка слова было мучительно.

— Да можешь ты толково, по-русски, рассказать, что случилось?

— Так я ж по-русски и говорю. Сели мы с Васькой…

— Терещенко?

— Да. Поехали. Он встал. Ну, я вернулся, взял харч, почту и пошел.

— Кто тебя послал сюда?

— Никто.

— А как же ты пошел?

— Сам и пошел.

— А командир знает?

— Нет.

— Почему?

— Да он и не отпустил бы.

Видно было, что Жучку уже надоел непонятливый лейтенант. Что тут удивительного — пройти сорок два километра, хоть и по грязи?

Я понял, что мне из него больше ничего не выдавить, киваю на вешалку.

— Ну раздевайся, коль пришёл.

Жучок снимает с плеча туго набитый вещмешок, аккуратно ставит его в угол. Негнущимися от холода, ободранными пальцами расстегивает крючки шинели. Голенища сапог и полы его шинели покрыты толстой коркой глины, у подошвы, на кирзе, выступила соль. Он засовывает руку глубоко за пазуху и бережно вытаскивает оттуда небольшую пачку писем.

— Вот, товарищ лейтенант, письма. Вам четыре и мне четыре. — Последнюю фразу он произносит с нескрываемым удовольствием. Жучок, кажется, ужасно рад, что ему пришло не пять, не шесть писем, а столько же, сколько и мне. Разделив пачку пополам, он одну половину кладет на тумбочку ближе к моей кровати, другую — ближе к своей.

— А ты свои разве не читал?

— Нет.

— Почему?

— Я нарочно их не распечатывал, думал: дойду — вот тогда почитаю. А то не дошёл бы, — простодушно вздохнул он и задумался.

Он сидел на кровати, широко расставив уставшие и наверняка мокрые ноги, сгорбившись и уперев руки в колени. Короткая рыжеватая шевелюра его была взъерошена и ещё мокра от пота. Мальчишка в солдатской форме с тонкой шеей и огромными натруженными руками.

— Значит, так, — сказал я командирским голосом, и он встрепенулся. — Письма отложим, а сейчас надо согреться и порубать. Промок?

— Да есть маленько.

— Разувайся, вешай портянки на печку, а я пока дров наколю. На ноги надень валенки, вон в углу стоят. Понял?

— Так точно.

Через полчаса комната наполнилась теплом. На плите постукивал крышкой кипящий чайник и замечательно шкворчала салом жареная картошка.