Журнал «Вокруг Света» №07 за 1981 год

— Что же смешного — человек умер? — недоумеваю я, оглядывая мужчин. Они стоят, окружив нас, в накинутых на плечи полушубках и, опираясь на палки, весело разглядывают приезжих. Лица их темные, крепкие, усатые, с черными густыми бровями, на которые свисают еще завитки бараньей шерсти от папах, а в глазах — выражение детское, мягкое, я бы сказал — шаловливое.

— А чему огорчаться? — говорят они мне. — Жил человек хорошо и умер хорошо. Вот нам и радостно.

Мужчина, одетый в форму лесника с зелеными петличками, приглашает нас в гости.

Поднимаемся в каменный, сложенный из речных голышей дом под двускатной крышей, и на стеклянной веранде садимся вокруг раскаленной «буржуйки».

Изнутри, сквозь переплеты окон веранды, кажется, что горы обступили нас вплотную, их волнистые склоны медленно, словно мамонты, ползут мимо. Ветер скатывается с них на наш маленький домик, стоящий у реки, шумит тяжело и ровно, с силой наваливаясь на веранду. Позвякивают стекла.

На веранде тепло. Печка красная от жара, как кирпич. Сидим на коврах и пьем крепкий чай из армуды — стаканчиков, по форме напоминающих грушу, колотый сахар лежит на блюдечке.

Из темноты внутренней комнаты по является хозяйка, большой живот ее подвязан широким шерстяным платком. Голова обмотана темной шалью, кончиком которой она прикрывает рот. Женщина принесла нам мед.

Я прихлебываю чай и рассматриваю хозяев. Кого же снимать? Мужчины вокруг меня молодые, старух тоже не видно.

— Так кого же снимать? — спрашиваю я Нуру Аскерова.

— Можно хозяина дома, Рустама киши. Лесник — человек веселый, играет на сазе, поет, кажется, пишет стихи. Одиннадцать детей Скоро — вы видели — будет двенадцать.

— Так он же не старый,— говорю я — Фильм должен быть о долгожителях.

— В Алмалыке живет Гюляндам гары. Я видел ее год назад — все еще ездит верхом. Ей больше ста сорока лет. Говорят, она родилась в 1837 году.

— Вот это другое дело,— воскликнул я. — Больше ста сорока! Поразительно! Она родилась в год смерти Пушкина. Нужно будет непременно к ней съездить.

Но с отъездом мы не спешили, снимали зимние горы, селение, людей и ждали праздник Весны. Уже солнышко стало припекать, на склонах съехал снег, и на черных плешинах пробилась короткая зеленая травка. Тогда и собрались все старики на танец Оленя — Марал оюну.

Весенние игры! На площади перед сельсоветом расстелили громадный бордовый ковер. Но и его не хватило, чтобы разместиться всем зрителям. Тогда из домов понатащили другие ковры, поменьше, и устлали ими всю площадь. Старики уселись, образовав в центре круг. Белобородые, в бараньих папахах. Кое-кто курит трубки с длинными мундштуками из кизила. Спокойно сидят. Ждут. Перебирают в руках четки. Позы, полные достоинства. Четки красивые, из янтаря, на конце кисточка из шелковых нитей, у иных четки сделаны из полированных персиковых косточек.

Но вот в круг вошли музыканты думбекчи — барабанщик, кеманчи и тарист. Сели. Смолк галдеж зрителей.

Ударил по струнам тарист, надтреснуто заныла кеманча, хватая грустными, жалующимися звуками за сердце, подчеркивая ритм, забил думбул — барабан и вдруг умолк. Вместо него звякнул деф — и сразу запел человек. Тем же печальным голосом, что кеман ча, ханенде — певец запел о трудной судьбе оленя, когда в горы приходит весна. Сходит со склонов снег, и белый олень так хорошо виден врагам и волку, и рыси, и человеку. Еще не взо шла трава, не распустились почки, ешь, олень, горькую кору, горькую, как судьба твоя, и бегай стремглав от врагов.

Так, приложив к щеке деф, пел ханенде.

В круг вошел, улыбаясь, девяностойлетний Мехрали киши.

В левой руке он нес красную бархатную накидку. Она была увенчана головкой оленя, сделанной, по видимому, из папье маше, с кроткими глазками бусинками и рожками, украшенными стеклярусом.

Мехрали киши остановился на середине круга, нырнул под бархатную накидку и опустился под ней на четвереньки. Головка оленя завертелась под ритм думбула и, покачиваясь, вписалась в мелодию песни.

Олень медленно двигался по кругу. Сидящие на коленях у стариков дети взвизгивали от восторга и прятали лица, когда голова оленя наклонялась к ним. Кто-то протянул оленю четки, покачивая ими перед его мордой, но олень мотнул головой — и четки выпали из рук Может быть, олень трубку хочет? — ее протягивает, улыбаясь, другой старик. Нет, и от трубки олень отказался принюхавшись.

Жалобно ныла кеманча, полз по кругу олень и что-то просил у людей. Уже начала склоняться набок его голова изображая упадок сил или близкую смерть, когда один из сидящих наконец сжалился, вынул изо рта изъеденную палочку мундштука и полез в карман. И на твердой, морщинистой ладони появилась кучка зерен пшеницы.

Олень замер и потянулся к ней мордой. Кеманча умолкла. Олень вздыбился, человек встал на ноги и сбросил с себя накидку. Пересыпав зерно в свою руку, Мехрали киши широким взмахом рассыпал его вокруг себя Это означало настала весна, пора бросать в землю зерно, пора начинать полевые работы

На следующий день мы поехали в Алмалык в гости к Гюляндам гары.