Журнал «Вокруг Света» №08 за 1978 год

Мы посмеялись, не зная еще, что в тот же вечер Лида нос к носу встретится с медведем. Вышла она на косу, чтобы осмотреть вертолетную площадку, и в кустарнике увидела здоровенного зверя. У нашей бывалой начальницы душа, видно, ушла в пятки. Она пустилась в бег. Медведь того и ждал. Если кто-то убегает, инстинкт подсказывает ему догнать. Несколько раз упав, разбив колено, Лида успела домчаться до палатки, где звенел посудой Коля. Увидев звериную морду, Коля заверещал так пронзительно, так дико, что медведь шарахнулся в сторону, зацепил лапой веревочное ограждение и, звеня пустыми консервными банками, понесся прочь.

Надо ли говорить, что «медвежья» тема присутствовала постоянно в наших разговорах. Особенно усердствовал Боря Доля. Как человек искушенный, тертый, проработавший в экспедициях на Колыме, в Саянах и здесь, на севере Хабаровского края, он видел медведей в разных переделках. Случалось, стрелял в них, иной раз обходил, не надеясь на надежность своей 20-калиберной двустволки.

В голодные годы, когда в тайге случается недород ягод, орехов, шишек и других кормов, звери становятся опасными хищниками, пожирают даже своих более слабых соплеменников. Беда, возникшая из-за бескормицы, волнами прокатывается по самым богатым медведем районам — Хабаровскому и Приморскому краям. Звери в поисках пищи скапливались, бывало, на восточных склонах Сихотэ-Алиня и на побережье Японского и Охотского морей. Они встречались в совершенно не свойственных им угодьях, заходили в поселки, проникали на скотные дворы, разрушали пасеки и таежные избушки, нападали на домашний скот и людей. И мы, зная это, опасались, не такой ли год выпал на нашу долю?

...В последний раз мы встретились с медведем уже в сумерки на завершающей стоянке. Все ушли на другие бочки, а мы возвращались к себе после трехдневного отсутствия. На подходе к лагерю Боря Доля обнаружил крупные медвежьи следы. Учитывая, что шел дождь, он отнес их появление к позавчерашней ночи. Более свежие следы, вчерашние, виднелись уже у самой бровки ручья, где были разбиты палатки и на кухне под брезентом стояли ящики с тушенкой, крупой, сгущенным молоком. Ясно, медведь в первый день осмотрел все дальние подходы. Во второй — приблизился вплотную, перебрался через ручей и топтался на песке, где мы очищали от копоти котлы и кастрюли. С пятнадцати шагов он, разумеется, учуял съестное, которое мы поленились забросить на лабаз, установил, что людей в лагере нет. Что-то помешало ему преодолеть эти пятнадцать шагов и совершить грабеж. Возможно, врожденная осторожность.

И вот, когда у него созрело решение войти в лагерь, вернулись мы. Мы не успели еще разжечь костер, переодевались. Я случайно бросил взгляд на косу и почувствовал, как у меня зашевелились волосы. Медведь! Зверь шел спокойно и целеустремленно, как к себе домой. Боря от растерянности начал судорожно искать очки, которые лежали у него в нагрудном кармане. А медведь подходил все ближе и ближе, даже не принюхиваясь к запахам. Наконец Боря бросился за ружьем в палатку. В трехлетнем возрасте, не обремененный опытом, медведь мог сделать что угодно, даже не от злости, скорее из любопытства.

Зверь прошумел по ручью, положил лапы на бровку берега, тяжело, даже крякнув, поднялся и тут, видно, унюхал нас. Он остолбенел. Во всей его фигуре, осанке чувствовались недоумение, растерянность, обида, сожаление, досада — все то, что испытывает человек, твердо задумавший что-то сделать и не сделавший по чистой случайности. Минута ушла у медведя на размышление — что делать? Его широколобая озадаченная морда с короткими черными ушами уже сидела на мушке. Сомневаясь и колеблясь, зверь обдумывал ситуацию. Кто-то из нас неосторожно двинул ружьем. Медведь отскочил, как ужаленный, остановился, даже, показалось, обиженно погрозил лапой и рысцой стал удаляться. Добежав до лесочка, он остановился, еще раз оглянулся, с досады рявкнул. Тут я выстрелил вверх. Зверь исчез, будто испарился.

Начальство по рации постоянно напоминало нам о том, чтобы никто не ходил в маршрут без оружия. У нас были карабины, наганы, ружья и патроны, заряженные пулями. Но никто за все лето и осень не воспользовался этим арсеналом. Наверное, каждый хотел, чтобы этот нетронутый медвежий угол остался таким, как есть.

По ночам уже опускались заморозки. Иней еще сильней выбелял леса и горы, освещенные тревожным, напряженным светом луны. Этот свет был зыбок, как дымчатый платок. Ветер не шумел, а накатывался могучим вздохом, и уходил, не успев потревожить ни ветвей, ни трав, ни реки. Лишь одна засохшая ольха недалеко от палаток коротко вскрикивала и смолкала до следующего вздоха.