Журнал «Вокруг Света» №11 за 1978 год

— Извините, — перебил я его. — А заработки-то у вас каковы?

— Да что говорить, если б не десятник, сносно было бы. Можно выгонять по двадцать пять долларов в день. Работаем, конечно, не семь и не восемь часов, а больше. Семья моя на родине, в Португалии. Жена, двое детей. Отец — крестьянин. Жизнь, знаешь, у нас новая пошла, но все как-то не ладится пока. Вот и подряжаюсь сюда. Приезжаю весной, уезжаю через год, к началу лета. Конечно, местным лесорубам много легче. У них и дом рядом, и профсоюз вступается. Да и получают они больше. Мы-то ведь сезонники. Кто наши права защищать будет? А если проявим недовольство, десятник «накапает», и компания в два счета вышибет, да еще заработанное не выплатит.

— И далеко приходится вам забираться?

— Посылают, конечно, в самые глухие места, куда местные ехать отказываются. Там жутко и дико. Летом солнце плавит мозги, черные мухи да комары весь день едят. А от работы к концу смены все тело разламывается. Но самое страшное — одиночество. На десятки миль — ни души. Не с кем и словом переброситься, разве что с медведем. Но что делать — надо терпеть. Вот только беда — дети мои вечно в слезах. Приеду домой — ревут от страха при виде «чужого дядьки», уезжаю — опять плачут, расставаться с отцом не хотят... Такие дела... Отец пишет: пора кончать с сезонничеством. Вот думаю: как быть дальше?

За разговором мы не заметили, как к пристани подвалил пароход, идущий в Ванкувер. Кошта крепко пожал мне руку. Ладонь его была тверда от мозолей, как кора.

Тотемы красного камня

Не лучше, скорее хуже, чем сезонникам, живется и работается исконным обитателям Британской Колумбии — индейцам. Большая их часть работает на лесосеках в самых суровых уголках этого края. По провинции разбросано 1625 индейских резерваций — три четверти всех резерваций Канады. Древнейшие жители нынешней Британской Колумбии — племена квакиутль, хайда, цимшиан, обладавшие яркой и самобытной культурой, — превратились в чернорабочих, труд которых оплачивается значительно ниже труда даже пришлых сезонников.

Проходя по пустынной в дневное время главной улице Лиллуэта, я заметил на стене одного из домов изящные коврики с замысловатым орнаментом из разноцветных кожаных ремешков. Под ними на тротуаре были расставлены искусно вырезанные из аргиллита (1 Аргиллит—глина большой твердости, не размокающая в воде. (Примеч ред.).) маленькие копии индейских тотемов, изображающие фантастических зверей и птиц. А чуть поодаль на раскладном стульчике сидел огромного роста пожилой человек. Смуглая кожа его лица была иссечена сеткой морщин. Под массивным загнутым книзу носом — скорбная ниточка почти безгубого рта. Взгляд полуприкрытых веками глаз устремлен вниз, к ногам, обутым в мокасины. Всем своим обликом старик походил на огромную усталую птицу. Опущенные вдоль туловища руки с мощными кистями напоминали перебитые крылья.

Присев на корточки, я дивился великолепно выполненным фигуркам. Индеец, заметив мой интерес к резьбе, медленно перевел взгляд на меня.

— Хотите купить?

— Непременно.

— Возьмите вот эту. Она приносит счастье.

Старик рассказал, что означает каждая фигурка-тотем. Постепенно разговор о резьбе, о значениях тотемов связался с судьбой продавца. Вопреки своему суровому и неприступному виду он оказался словоохотливым человеком, как это часто бывает с людьми, которым редко удается встретить собеседника и слушателя. Звали старика Томас Харпер, индейцы же из его племени хайда дали ему имя «Красный Камень».

Харпер родился и провел детство и юность в резервации поблизости от городишка Сода-Крик.

— Когда отец впервые привез меня в Сода-Крик, — рассказывал Красный Камень, — впечатления оставили в моей душе смешанные чувства: удивления, что есть такие большие поселения со множеством людей, и горечи. В салуне, куда мы зашли с отцом, я увидел зал, разделенный на две половины: лучшая — для белых, худшая — для индейцев. Я сразу почувствовал, что между нами, индейцами и белыми, лежит глубокая незримая пропасть. Уже потом, когда я стал учиться в миссионерской школе, мои опасения подтвердились. Нам запрещали играть с белыми детьми. Учителя называли нас не иначе, как дикарями. Три года, проведенные в миссионерской школе, — вот и все мое образование...

Том Красный Камень хорошо запомнил слова пастора, сказавшего на проповеди: «Мы стремимся научить индейцев читать и писать и вовсе не собираемся делать из них инженеров, докторов или научных работников». Пятнадцати лет от роду Харпер начал трудиться как взрослый мужчина. С утра до вечера пилил, валил, очищал от сучьев деревья на лесозаготовках и получал за это в два раза меньше самого неквалифицированного белого.