В сторону тайги вал обрывист и крут. Топорщатся ветки дикун-травы, сплетаются непривычно огромные кусты багульника, темнеет прихотливая резьба листьев угрюма. Его длинные корни телефонными проводами оплетают песок вала, оберегая его от разрушения.
Далеко внизу маячат замшелые кочки, ерник, колоды, пестрят стволы берез. Юра-рыбак прав: копни бульдозером песчаную перемычку, и вода хлынет в кочкастую сырую падь. Боязно смотреть туда, вниз...
Купальщики нежатся на песке. Уезжающие нагребают песок в мешочки, чтобы увезти домой: не то для лечения, не то в качестве сувенира. Утекает арейский песок в Казань, Благовещенск, Вологду...
Тихо на озере. Глубины его источают прохладу, лучатся донным сине-зеленым светом. В центре озера крутится грибом еле заметный белесый дым: это бьет со дна сильный радоновый ключ.
У бурят есть старинная загадка-триада: «Что три самых чистых в мире?» Испытуемый при этом должен ответить так: «Лазурь бесконечного неба чиста, вода священных озер чиста, глаза юной девушки чисты и безвинны». Здесь, в тишине прохладного арейского вечера, приходит на ум эта загадка. Холод загоняет больных и туристов в палатки, к теплу костров. На берегах становится пустынно и тихо. Чистота неба открыто перекликается с чистотой воды — небо глядится в озеро, а озеро — в небо. И действительно, нет ничего чище воды и неба...
Дед Васюха сидит на старой перевернутой лодке, смотрит на воду и в небесные дали. И, возможно, он тоже думает о чистоте воды и неба. Для опоры души человек должен видеть перед собой неподдельное, глубокое, чистое. Без этого нет ничего.
Подплывает Юра на плоскодонке, выбирает щук, застрявших в сети. Щуки брусковидные, ровные, каждая величиной с полено. И вдруг среди этого однообразия ворохнулось некое темно-золотистое чудо: не то солнечный круг, не то самовар...
— Карась! — вспотел Юра. — Ух ты, язва!
— Разве тут есть караси?!
— Нету. То есть запустили сюда из Танги. Есть деревня Танга и озеро Танга. Одни караси там и водятся.
Несколько лет назад, говорит Юра, колхозники из Танги любопытства ради привезли бочку с мальками карася и выплеснули в Арей: «Плодись, рыбка, большая и маленькая!» Карасю Арей понравился. Он разжирел, вымахал величиной с корыто, заржавел от старости. Приплода, однако, не дал: минеральная вода Арея худо, видать, действует на карасиный приплод. А может, щурята и бормаш поедают икру новосела.
С берега машет рукой Гоха: пора плыть за грязью. Рыбу принимает дед Васюха, несет в зимовье. Днище плоскодонки теперь уставлено ведрами и тазами. Весла колышут воду. На корявой березке висят цветные кусочки ткани. Лоскутья вешают на ветки старушки бурятки. С глубокой древности озеро Арей считалось у бурят святыней.
Оранжевые закатные облака опрокинулись в воду. На плечах Юры-рыбака катаются и бугрятся мускулы, когда он ворочает веслами. Не в пример сухопарому Гохе, Юра кругленький, сбитый. Юра-рыбак знает немало профессий, убегал с Арея в город — обучал езде на тракторе студентов сельхозтехникума. Но не выдержал — вернулся к себе на Арей.
...Орут лодочные моторы спасательных катеров. Мажутся грязью дети и старики, солнце накаляет кварцевые пески «Чингизова» вала, шарят по дну пальцами ног ловцы сфероностоков. Маленький забайкальский Крым — курорт на один месяц! В августе, когда начинается период дождей, Сибирь становится обыкновенной Сибирью, волшебство природы кончается, землю секут холодные ветры.
Солнечный камень Дикого поля
В 1715 году середний подьячий приказной избы царского села Даниловское Григорий Григорьев сын Капустин получил грамоту, содержанием которой был удивлен немало. Он только что вернулся из очередных странствий по родному Костромскому уезду — и вот... на основании царского указа Григорию Капустину велено было явиться к главе казенной команды рудознатцев Василию Лодыгину для дальнейшей службы в означенной команде. И честь ему, подьячему, оказывали за примерное прилежание в сыске «золотых, серебряных, железных и иных руд и минералов».
Семнадцать лет проработал Капустин в приказной избе. Немало месторождений отыскал за это время в костромской земле, но все же удивительно — еще бы, высший орган власти, Правительствующий сенат, повелевал явиться в Петербург выходцу из «худородных». Подьячим приказной избы был его дед, по наследству служба перешла к его отцу, по наследству же семнадцатилетний Григорий занял этот пост после смерти отца, который обучил его грамоте и рудоискательству. Григорий Григорьев сын полюбил «секреты» отыскивания руд, отдавая им все старания. В одном обошла его судьба — не был он, как и отец его и дед, поверстан окладным жалованьем...