Жуть-2

Но, разумеется, об этом вскоре шептался весь класс.

* * *

За два месяца в обычной школе Вадик успел возненавидеть всё, что любил до этого. Физику, которую учил в «Своих» с первого класса — не по учебникам, нет, на занятиях они спрашивали о всяких интересных вещах, водопроводных кранах, микроволновках, сообщающихся сосудах, гравитации, и учителя объясняли, как они работают. Историю, с которой шесть лет назад познакомился на примере рыцарей и принцесс. Химию. Математику… Абсолютно всё. Учёба перестала быть клёвой. У него не было выбора: шитьё или шахматы, русский или английский, театр или арт. В этом заключался ужасный перевёртыш: вместо доброго лица «старшего брата» у школы была морда Шимы, озлобленная и наглая. И всякая вера в себя сжималась и гасла, когда в коридоре тебя поджидала зубастая детоловка.

* * *

Вадик нёсся по узкой, горбатой улочке, мало что замечая на пути. Мимо деревянных заборов, за которыми теснились одноэтажные дома с занавешенными окнами и покосившимися телеантеннами. Мимо лая собак, шипения котов, калиток и канав, в которых лежали гнилые листья. Распахнутая куртка, сжатые кулаки, кривящийся рот.

— Суки… суки… суки… — отплёвывался Вадик.

Сердце сжималось от страха.

Впереди был железнодорожный переезд, за ним гаражи с автомастерскими, стоянка, кладбище… Вадик сглотнул густую слюну, лёгкие горели огнём. Мысль о кладбище парализовала мозг. Только не туда, не туда… но какой выбор? Свернуть на пути?

Его догоняли. Подкараулили у библиотеки и теперь догоняли.

Дома закончились. По рельсам громыхал состав: серые цистерны и бурые хопперы. Вадик заметался у переезда, кинулся направо и стал карабкаться по металлической тоннельной лестнице, едва не врезавшись головой в предохранительную дугу.

Он взлетел — нет, не в небо, как ему хотелось — на переходной мостик, притороченный к трубе отопления. Трубопровод переползал через колею огромной, изогнутой гусеницей.

Вадик обернулся и увидел, как шатается защитная оболочка лестницы.

— Попался, ушастый! — заглушая стук колёс, громыхнул снизу голос Шимы.

Вадик побежал по решётчатому полу, под ногами мелькнула последняя цистерна —

осталась только труба с застывшим жиром теплоизоляции. Ширина мостика уступала высоте перил. Вадик добежал до площадки обслуживания каких-то титанических вентилей и обречённо вцепился в ограждение: и правда, попался. Тупик. О лестнице напоминали нашлёпки сварки.

Клочковатую траву и площадку разделяло расстояние в две сломанные ноги. Вадик забился в угол, под металлическую рамку стенда, увешанного соплями засохшего клея и клочками бумаги.

По мостику шагали его мучители. Первым шёл Шима, за ним Араужо, последним плёлся Косарёв, под глазом которого чернел свежий синяк. Жалости к однокласснику Вадик не испытал.

Шима ступил на площадку, подождал Косарёва, взял его за бицепс и толкнул к Вадику.

— Устрой Рябине «собачий кайф».

— Иди ты… — процедил сквозь зубы Косарёв.

Шима только усмехнулся.

— Размяк, Косарь, да? Мало тебе одного прожектора.

— Так коньки можно откинуть. Я слышал.

— От кого? От мамочки своей, которая зелёнку в медпункте ворует? Не хочешь на Рябине, проверим на тебе.

Косарёв подступил, не осмеливаясь посмотреть на Вадика.

— Приседай! Живо! — крикнул Араужо.

Вадик присел, раз, второй, третий…

— Глубже дыши!

Притворяться было глупо — ещё больше разозлятся, заставят. Вадик приседал, часто дыша, пока не закружилась голова, а Шима не приказал подняться.

— Воздуха набрал! Не выдыхай! Косарь, дави!

Косарёв с силой надавил на грудную клетку в районе «солнышка». Спина Вадика впечаталась в стенд. Он услышал знакомый звук «дзи-и-инь», как тогда, когда Клюй смачно треснул его по ушам, и из глазниц брызнула чернота.

Он помнил, что вот стоит спиной к стенду, а в следующую секунду открывает глаза и лежит на боку на рифлёных листах, и где-то за ограждением шумят тополя…

Сколько он был в отключке?

Ныли рёбра. Перед глазами плавали снежные хлопья, таяли на сетчатке. Вадика немного мутило, но в целом чувство было опьяняющим — к такому легко привыкнуть. Подсесть.

— Ну что, кайфанул, ушастый? — рядом присел Шима. — Не бесплатно, сам понимаешь.

Вадик закрыл глаза. Араужо пнул его в копчик.

— Ты тут глазки не закрывай. Разговор к тебе имеется. — Шима сунул между зубов коричневый бычок и подкурил от одноразовой зажигалки. — За Клюя базарить будем.

Вадик хотел было спросить, что Шима имеет в виду, но… он знал. Сам ведь думал об этом.

Тёмно-бурая борозда на шее Клюя. Отрезанные уши. Вырезанное на щеке… «родимое пятно». Ну, и кто теперь уродец?.. Но — как? Кто? Мысли против воли возвращались к Талишко, к его комиксам, в которых погибают мучители Вадика (и Талишко, и Мозоля, и Богомолова, если на то пошло)…

— Ничего не хочешь сказать?

Сказать им, что Талишко в тот день тоже не было в школе? (Талишко принёс справку, но выглядел слишком возбуждённым смертью одноклассника… а разве другие, сам он, нет?) Сказать, что если они не оставят его в покое, то друг явится и за их ушами?

Во взгляде Араужо читалась тревога. Они думают, что он…