Жуть-2

Вадик открыл рот, но Шима дёрнул головой вправо, вслушиваясь. Затем встал и повернулся лицом к мостику над трубой.

— Кто там шарится?!

— Свои. — Вадику не было видно, кто говорит — он по-прежнему лежал на боку. — Да только не всем.

Голос был знакомым, успокаивающим. Вадик сел на задницу. Над решётчатым полом показалась голова мужчины с молочным глазом.

— Вы смотрите, — сказал Шима. — Одноглазый батя Рябины за нами следил.

Мужчина вырос над перилами. На нём был всё тот же коричневый плащ, тёмные брюки и туфли со сбитыми носами. Правая рука в кармане, левая — на облезлом металлическом бортике. Мужчина не брился несколько дней. Белое глазное яблоко главенствовало на лице, притягивало взгляды.

— Это не его отец, — сказал Косарёв.

— Что? — не понял Шима.

— Это не его отец. Я видел отца Рябины, это не он.

— Какого… — Шима обернулся к Вадику. — Кто это?

Вадик затряс головой. Не мог выдавить из себя простого «не знаю». Как и Шима, он видел мужчину второй раз. Но когда тебе плохо, то принимаешь любую помощь. Любую поддержку. От кого угодно. Даже от незнакомого человека, который понимает тебя и готов защитить.

Шима повернулся к мужчине с молочным глазом и визгливо закричал:

— Да кто ты, мать твою, такой?!

— Не такой, как вы, — сказал тот, и шагнул на мостик.

Шима квакнул. Незнакомец сделал ещё один маленький шажок.

— Я думал, что когда-нибудь они остановятся. Устанут, одумаются, или случится что-то ещё. — Мужчина достал правую руку из глубокого кармана плаща. — И оказался прав. Случилось что-то ещё. Вот это, — он ткнул пальцем в затянутый бельмом глаз; он что-то сжимал в ладони, но Вадика отвлекал глаз, который продавился под напором пальца. — Когда сносишь оскорбления, плевки, зуботычины, даже удар по лицу… железной трубой, — это не прекратиться никогда. Не в твоей голове.

Вадик смотрел на неподвижное лицо, в спокойствие которого не верилось. В первую очередь, из-за удавки в руке мужчины. Тонкий шнур непринуждённо болтался петлёй, словно чётки, с которых сползли бусинки. Мужчина поскрёб ногтями бритый затылок.

— Не в твоей голове, — повторил он, и зрячий глаз гневно потемнел.

Араужо выглядел нездоровым: серый воск лица, капли пота на лбу и верхней губе.

— Это… это он… убил Клюя.

«Прикол, — скользнуло в голове Вадика. — Тугодум, а допёр раньше всех».

Шима скосил глаза на Араужо, будто тот назвал мужчину огнедышащим демоном. Косарёв качнулся, привалился к ограде и закрыл лицо ладонями.

Мужчина с молочным глазом добрался до середины мостика.

— В страдании у ребёнка нет надежды, — сказал он, — рассудок не протягивает ему руку помощи, в тяжкую минуту ему не за что ухватиться, кроме самого горя[3].

Вадик смотрел, открыв рот: он что, кого-то цитирует? На какое-то время слова мужчины затмили происходящее, сделали его размывчатым и малопонятным. Один раз мужчина с молочным глазом уже являлся из пустоты, чтобы спасти Вадика, сказать правильные слова, а потом уйти.

И вот теперь он снова стоит перед ним. Но смотрит не на него — на его врагов.

Глаза Шимы, глаза хищника, упёрлись в незнакомца. Веки напряглись и словно огрубели. Но когда Шима разлепил плотно сжатые губы, из голоса исчезла былая уверенность:

— Значит, ты, — сказал он, сжимая кулаки и двигаясь на мужчину. — Да я тебя, урод, за Клюя в говно размажу…

Или Вадику показался испуг Шимы — и тот по-прежнему получал удовольствие от собственной ярости и предвкушения схватки? У Шимы был «короткий запал» — в гневе он вспыхивал моментально.

Крепыш остановился у стыка площадки и мостика. Было видно, как на плечах и шее напряглись мускулы. Он выпрямился, сделал лёгкое движение в направлении мужчины с молочным глазом, а потом рванул. Мостик гулко завибрировал.

Мужчина удивил Вадика (и, наверняка, Шиму). Он позволил Шиме приблизиться на расстояние удара, а потом молниеносно присел и ткнул ему в пах прямыми пальцами (под которыми болталась верёвочная петля), точно какой-нибудь китайский монах. Шима врезался в руку противника, выплюнул из лёгких весь воздух и потянулся к травмированному хозяйству, но мужчина уже сжимал и крутил его яички. Вадик сжался, будто истязали его. Шима заскулил, голова задёргалась на сдувшейся шее, ладони заколотили по руке мужчины, бессильно, по-бабьи. Мужчина дёрнул на себя, словно хотел оторвать хозяйство Шимы — и Шима завопил.

Мужчина с молочным глазом разжал пальцы, поднялся и отступил на шаг.

Шима корчился от боли на холодной решётке. Под трубу влетел пассажирский состав, и Вадик подумал, какую картину разглядел на мостике машинист?