Жуть-2

Это было не рычание, не вой, не то, что по идее, должно производить материализовавшийся посреди ночи незваный гость. Обычный человеческий голос, причём, женский, причём, старческий. Тут Таня заметила своими обезумевшими глазами, что гость (гостья) вовсе не покрыта шерстью, что это волосы, свисающие с его (её) головы, и они не серебристые, а седые. Существо откинуло назад длинные локоны, выпутало из них лицо. Перед Таней сидела обычная старуха, разве, что крошечная, и появившаяся совершенно ненормальным способом. В облике старухи не было ничего жуткого, напротив, её вид вызывал странное чувство жалости. Была старуха голой, и волосы использовала, чтобы прикрыть одряхлевшую наготу. При метровом росте, она не казалась лилипутом, в том смысле, что части её тела были пропорциональными, обычными. Не считая одутловатых щёк, не соответствующих общей худобе. Кожа на её руках и ногах была мокрой и розовой, а вот лицо покрывал не

Таня наконец поняла, на кого похожа гостья: на пожилых алкоголичек, вот на кого. Только те повыше, и если и

появляются из ниоткуда, то исключительно в своих горячечных видениях.

Впрочем, говорила гостья трезво, а на Таню смотрела просящими светло голубыми, (а не красными, как померещилось сначала) глазами.

— Вы кто? — ошарашено спросила девушка, жалея, что её волосы не так длинны, и приходится закрывать интимные места ладонями.

— Ты меня не боись, внучка, — произнесла бабушка, не сдвигаясь с места, — Одень вон внуковую футболку, а то холодно здесь.

Таня автоматически потянулась к футболке, быстро надела её на себя, стараясь не упускать старуху из виду.

«Внуковую футболку», — повторила она про себя, и всё поняла. Понимание это её, как не удивительно, успокоило.

— Вы — Серёжина бабушка? — спросила она.

— Она самая, — закивала старушка.

— Вы — привидение?

Гостья поглядела на свои руки, на спутанные волосы, и пожала плечами:

— Не знаю. Кто я теперь, мне не сказали.

— Вы живёте здесь?

— Я не живу, — грустно ответила старуха, — Я нахожусь. Уйти мне надо, а я не могу.

Таня переступила с ноги на ногу внутри ванны. С тревогой спросила:

— Что вы сделали с Серёжей?

— Ничего! — искренне удивилась старуха, — Я бы ему ничего не сделала! Он спит просто, можешь пойти, убедится. Он единственный заботился обо мне раньше. Дочь-то меня знать не желала. Пьянью называла. Стеснялась меня. А он нет-нет, да и хлебушка принесёт, молочка. А то и чекушечку. Сядем с ним, бывало, самогоночки выпьем, и за жизнь говорить начнём.

Слушая мёртвую старуху, Таня поняла, почему квартира не похожа на обычные бабушкины квартиры. При жизни (раньше) Серёжина бабка была алкоголичкой, и было ей, видимо, не до вышивания и слоников. Страх окончательно покинул Таню. Место страха заняла печаль. Жалость к этой голой женщине с одутловатым лицом, которая сама разрушила себя, и после смерти не смогла обрести покой, которой не сказали, кто она, и куда ей идти.

— Вы, что, целовали спящего Серёжу? — спросила Таня, и в груди у неё защемило от грусти.

— Не совсем, — вздохнула бабка, — Я, если расскажу, ты испугаешься, и бросишь его. А он тебя любит. Он, знаешь, как на тебя смотрит!

— Я тоже его люблю! — выпалила Таня, хотя никогда не размышляла, любит она Серёжу или нет, — Расскажите мне!

Старуха опустила свои почти прозрачные глаза и виновато сказала:

— Я ж, внучка, пила раньше немеренно. И теперь выпить хочу. Душа горит, как хочу! Страшнее адских мук это, понимаешь?

— Я куплю! — не задумываясь, вызвалась Таня.

— Купишь, — улыбнулась старуха с благодарностью и тоской, — Да чем же я пить её буду, она же здесь, окаянная, а — я не здесь. Я только и могу, что к спящему Серёже подползти, да дыхание его понюхать. Оно мне ничего не даст, но хотя б запах слышу, и огонь в душе будто бы меньше. А если у него пот во сне выступит, так я, не обидься, слизываю. И в поту водочку чувствую, понимаешь?

Таня кивнула с ужасом, но не с тем, что возникает при виде мёртвых живых людей, а с ужасом, что пронзает вас, когда вы сталкиваетесь с опустившимся до самого дна человеком. Сердобольным, брошенным, никому не нужным.

— Простите, — зачем-то сказала Таня.

— Ты прости, что я тебя испугала. Я не хотела, чтоб ты увидела меня. Завтра просто сорок дней, как меня нет. А меня не помянет никто. И Господь меня не заметит. И не скажет мне, кто я теперь.

— Мы вас помянем, — пообещала Таня искренне, — И в церковь сходим, свечечку за вас поставим.

Старуха посмотрела на девушку полными боли и слёз глазами.

— Иди, — прошептала она, — Спи и ничего не бойся. Завтра я куда-нибудь уйду. Не знаю, куда, но знаю, что именно завтра.

Таня вылезла из ванны и подошла к несчастной старухе. Ей хотелось как-нибудь утешить терзаемую душу женщины, и она сказала:

— Всё будет хорошо. Обещаю.

Она впервые обещала что-либо привидению, и понимала, как глупо это звучит, но слова сами сорвались с её уст.

— Ты хорошая, — произнесла старуха, — надеюсь, Серёжа тебя не обидит.