«Маршрутка выплюнула меня из переполненного чрева и умчала прочь. В низине, окуренный туманом, светился гипермаркет. Автомобили курсировали по трассе, и влажный асфальт отражал свет фар. Я зашагал, подняв воротник, в сторону панельных новостроек. Дорожка змеилась по пустырю. Фонари мерцали в сумерках.
«А мог бы греться дома и наслаждаться сериалами», — злился я на себя.
Бабье лето закончилось в пятницу. Его смели промозглые ветра, заодно изрядно потрепав кроны деревьев. Дворы был безлюдны, хотя стрелки часов едва отметили восемь. Ни собачников, ни молодёжи за столиком возле детской площадки. По газонам ползли жёлтые ладошки — палые листья. Каштаны тревожно поскрипывали облысевшими ветвями.
Ненавижу осень! Раздражают эти романтичные осенепоклонники, которые восторгаются лживой красотой увядания и разложения. Хочется послать их к чёртовой бабушке, пусть идут, загребая ногами октябрьскую прель.
Скученные высотки защищали обитателей микрорайона от ветра, но за их щитами монотонно гудели пустоши. Дребезжал лист железа, кренилась обрамляющая цветник фанера. Змейки окон горели на фасадах, как разрозненные фигуры из Тетриса. И тени каштанов украсили неровный асфальт причудливым узором.
Пекарня находилась на самом отшибе района, ребром к ребру с окраинной девятиэтажкой. Я сбавил шаг.
В щели между зданиями зияла чёрная пропасть, непроницаемая темнота. Будь сейчас день, я видел бы степь, высокую траву, прореженную тропинками, и дорогу, и остановку. Вечер был беззвёздным, кругозор обрывался в метре от рукотворного ущелья. Точно весь внешний мир залили угольно-чёрной краской. У меня зачесались глаза, и на душе сделалось тревожно. Я всё всматривался туда, где тьма отменила высоту и ширину, проглотила пейзаж, стёрла ластиком степной сорняк, землю, небо, горизонт. Она лезла в микрорайон, как разбухшее тесто, приправленное до отказа чернилами каракатицы.
От пекарни исходил аромат свежей сдобы. Работал допотопный кондиционер, прикреплённый к высокому фасеточному окну. Журчала вода; упруга струя била из трубы, и над ней клубился пар.
Меня посетило чувство, что за мной следят. Притаились за рифлёным забором, ограждающим мусорные контейнеры, и хихикают.
«5. Поехать в микрорайон Молодёжный, завязать глаза и пройти между правой стороной хлебопекарни и торцом девятиэтажного дома».
Я вынул припасённую бандану с логотипом группы «Психея» и в нерешительности изучал узкий коридор, выискивая подвох. Сорняк пробивался сквозь плиты. Длинная кирпичная стена поросла сухими лозами дикого винограда. С этим заданием справился бы ребёнок. Как и с четырьмя предыдущими.
Но откуда он всё-таки знает, что игрок нарушает правила?
Изрядно замёрзнув, я приложил ткань к векам и завязал на затылке узел. Прикоснулся к холодному кирпичу. И втиснулся в проход. Наощупь побрёл по туннелю, думая о темноте, что поджидала в конце. В конце, где, по заверениям канувшего в лету Игоря Кротова, игра обретёт смысл.
Мне казалось, что по проходу идёт ещё кто-то. Что кто-то — и можете считать меня психом! — карабкается по отвесной стене надо мной. Тощий, чёрный, хватающийся за выбоины в кирпиче корявыми пальцами. А тьма давила, отталкивала, я ощущал себя пловцом, таранящим плотный поток, в голове кружились нелепые мысли о мёртвой корове, о корове, лежащей на отмели и смотрящей на меня остекленевшим глазом, отороченным длинными ресницами.
Рука нащупала край стены. Я сорвал платок. И обомлел.
Я, как и прежде, стоял перед пекарней и видел плещущуюся из трубы воду. Внутри микрорайона, а не снаружи, будто с места не сошёл, будто не отирался только что о замшелые стены коридора.
Я моргал, подвергая сомнению собственный разум, а телефон пиликнул сообщением. Спиранов прислал финальное задание.