— Простите, синьор комиссар, но мы не любим, когда смеются над наукой… и когда мне говорят, что синьор Тарчинини общается с мертвыми…
— А почему бы и нет?
— Но послушайте! Наука…
— Есть вещи, которых никогда не обнаружить вашим лабораториям со всей их наукой!
Тарчинини вмешался в спор:
— Ну конечно, синьор, я не разговариваю с умершими так, как вы имеете в виду. Мы, понимаете, стремимся, чтобы наши предположения обрели образ… мы их разукрашиваем… такая старая слабость… может быть, это потому, что мы никогда не были особенно счастливы в материальном плане. Когда я вижу перед собой незнакомого мертвеца, я пытаюсь вообразить его живым… понять, чего он мог желать… чего у него не было или что он потерял… причину его смерти, синьор; и почти всегда это женщина. Тогда я пытаюсь представить себе и ее… и поэтому я почти уверен, что Эуженио Росси не самоубийца.
— На чем основывается ваша уверенность?
— Во-первых, на интуиции…
— Интуиция! Главное — надежные доказательства. А частицы пороха вокруг раны доказывают самоубийство. Надеюсь, вы их разглядели?
— Разглядел, синьор Лекок… но неужели вам кажется естественным, что человек, перед тем, как покончить с собой, побрился у парикмахера?
— Не понял?..
— У нашего клиента оказались еле заметные следы парикмахерского мыла в складках левого уха; я за это ручаюсь, потому что уже имел дело с подобными уликами.
— Он хотел привести себя в приличный вид перед смертью! Что тут удивительного?
— И такой чистоплюй идет стреляться на заброшенной стройплощадке?
— Ну, не мог же он покончить с собой посреди пьяцца Эрбе?
— А у себя дома? Нет, синьор, мне трудно представить себе человека, который, решив застрелиться, идет бриться в парикмахерскую…
— Значит…
— Значит, мы будем требовать экспертизы.
— По-моему, вы зря потеряете время.
— Время — единственная вещь в Италии, которую можно позволить себе расточать. Кстати, Людовико, что сказал врач?
— Он сказал, что парень застрелился около полуночи. Он тоже считает, что это самоубийство. Но странно вот что: крови вытекло очень мало.
— Есть у тебя сведения об этом бедняге Эуженио Росси?
— Да, он представитель фирмы «Маффеи», — знаешь, галантерея…
— Да.
— Он ездит как представитель этой фирмы… Его сектор — Мантуя, Феррара, Равенна, Падуя и Виченца. Он должен был выехать вчера поездом в двадцать три часа… В кармане нашли билет и порядочно денег.
— Багажной квитанции нет?
— Нет.
— Странно.
— Думаешь?
— Вряд ли Росси ехал в Мантую вот так, без ничего, верно? Ну, а если он не сдал чемодан в багаж, то куда он его дел? Что вы об этом думаете, синьор Лекок?
— Признаться, я об этом не думал, но я не знал, что тот человек собирался куда-то ехать.
— Я знаю, где чемодан!
Американец и Тарволи недоверчиво поглядели на Тарчинини, а тот, выдержав паузу, объявил:
— У убийцы, как и револьвер!
— Вы отстаиваете свою версию об убийстве?
— Да, синьор Лекок.
— Дело ваше.
Вспомнив о своих обязанностях, Тарволи заметил:
— Надо будет взять у вдовы разрешение на вскрытие.
— Какова была ее реакция на сообщение о смерти мужа?
— Ей еще не сообщали.
— До сих пор!
Изумленный американец вскричал:
— Вы хотите сказать, что женщина, овдовевшая по крайней мере двенадцать часов назад, еще не предупреждена?
— Куда спешить с дурной вестью?
— И ее не приглашали опознать труп?
— А зачем? При нем были документы с фотографиями.
— Но правила…
— О! Если б мы исполняли все правила, мы бы стали, как дикари, верно, Тарчинини?
— Конечно… Где живет вдова, Людовико?
— Виа Кардуччи, 233.
Следователь встал.
— Я сообщу ей, а заодно попрошу разрешение на вскрытие, объяснив ей мои подозрения… Я тебе позвоню.
Сайрус А. Вильям уже перестал возмущаться пренебрежением здешней полиции к установленным правилам. Когда он вернется в Бостон, он повеселит общество рассказами о веронских нравах. Вряд ли ему поверят, и, возможно, обвинят в том, что он играет на руку изоляционистам, рисуя Европу более черными красками, чем она есть в действительности.
В доме 233 на виа Кардуччи привратница, недовольная тем, что ее оторвали от еды, вышла им навстречу:
— Чего вам надо в такое время? Что это за напасть такая, не дадут поесть спокойно! Во имя сердца Христова, неужто и на старости лет человек не имеет права отдохнуть?
Лекок отметил, что в уголках губ у старушки остались следы томатного соуса. Вот такие мелкие детали придадут правдоподобия тому, что он будет рассказывать в Бостоне у Пирсонов.
— Простите, что побеспокоили вас, синьора, но мы вынуждены… Можно ли видеть синьору Росси?
— Третий этаж, налево!
— Тысяча благодарностей, синьора!
— Но можете не трудиться подыматься, ее нет дома.
— А! Она еще не пришла с работы?
Привратница разразилась хриплым смехом, похожим на карканье:
— С работы? Уж она-то, будьте спокойны, себя не утруждает! Платья, волосы, ногти — вот вся ее забота. Говорю вам, ей чертовски повезло подцепить такого мужа, который хорошо зарабатывает и может ей позволить целый Божий день сидеть, сложа руки, когда другие…
Тарчинини поспешил перебить поток личных выпадов, который готов был прорваться: