Жвачка и спагетти

— А я, синьор, вырос в лачуге, где нас было семеро в одной комнате, я переболел всеми болезнями, какие может подцепить мальчишка. Я схоронил большую часть своих братьев и сестер, а моя мать в сорок лет была уже старухой. Я учился мало, ведь надо было работать, чтобы платить за учебу и помогать тем из наших, кто еще остался в живых, и вот почему я не потерплю, чтоб какой-то папенькин сынок, который только и потрудился, что родиться на свет, который слишком заносчив и эгоистичен, чтоб понять, каково другим живется, имел наглость меня учить!

Они смотрели друг другу в глаза, готовые сцепиться врукопашную, потом сработали веронские чары. Робкая улыбка тронула губы американца, а добродушная физиономия Ромео приняла свое обычное выражение. В Бостоне Лекок поднял бы шум до небес и дошел бы до высшего начальства, чтоб добиться извинений, но надо иметь и виду, что Сайрус А. Вильям был уже не тот, как прежде, и что итальянская атмосфера уже начала производить над ним свое медленное подтачивающее действие. Он протянул руку своему противнику:

— Простите меня. Я вел себя, как скотина… Да что уж там — как американец!

— Не надо преувеличивать… бывают и хорошие.

— А! Вы меня радуете! Которые?

— Которые происходят от нас!

Они рассмеялись, и Сайрус А. Вильям, приобняв за плечи своего друга Ромео Тарчинини, спросил:

— Не объясните ли вы мне, что заставляет вас думать, будто Росси убили?

Только комиссар собрался было пуститься в объяснения, вошел рассыльный и с преувеличенно почтительным видом протянул Тарчинини конверт:

— От судебного медика, синьор комиссар!

По уходе рассыльного Ромео ознакомился с рапортом. Он присвистнул от удивления и поднял глаза:

— Синьор Лекок, знаете, что это были за частицы ткани, налипшие на рану на виске бедняга Росси? Они были слишком грубыми для носового платка, и лаборатория, в которую передал их врач, установила, что они принадлежат к ткани, из которой делают парикмахерские салфетки.

— Да?

Слегка уязвленный Лекок не нашел, что сказать. Тарчинини подошел:

— Понимаете, меня сразу же поразило, что покойный свежевыбрит и выбрит профессионалом… Кто же идет к парикмахеру, собираясь застрелиться!

— Но ведь его жена объяснила…

— Правильно! Мне кажется, в этом деле что-то уж слишком много парикмахеров. Росси каждый вечер ходил к парикмахеру, любовник его жены — парикмахер…

— Значит, и убийца парикмахер?

— Или убийство произошло в парикмахерской.

— Но послушайте, Тарчинини, порошинки вокруг раны доказывают, что он застрелился! Никогда бы он не позволил убийце приставить дуло прямо ему к виску, не оказав сопротивления!

— А может, он не мог сопротивляться?

— Как так?

— Вообразите Росси в парикмахерском кресле. Он закутан в халат, лишающий его возможности двинуть рукой. Парикмахер стоит сзади…

— Он видит его в зеркало!

— Если читает газету, то не видит! Так что парикмахер имеет полную возможность приставить револьвер к его виску и выстрелить прежде, чем тот поймет, что произошло, тем более если убийца замаскирует оружие салфеткой…

Лекок подумал с минуту и, будучи честен не только с другими, но и с самим собой, признал:

— Приношу вам своя извинения, Тарчинини, и благодарю за урок. Значит, это сделал Орландо Ланзолини?

— А это уж другое дело…

— Но, послушайте, все ясно, как день! Даже по словам его жены, Росси подозревал, что она изменяет ему с парикмахером. Он каждый вечер ходил в парикмахерскую, надеясь застать их вдвоем, а может быть, желая изучить своего соперника и понять, что нашла в нем Мика. Тот испугался такого упорного наблюдения и убил его, чтоб избавиться от него и жениться на вдове. По-моему, яснее быть не может!

— Разумеется, если только вы мне объясните, по какой причине синьора Росси не в курсе поступков своего мужа, которого Ланзолини, будь это так, видел ежедневно.

— Так, по-вашему, Орландо невиновен?

— Полегче, amigo! Сейчас я могу сказать только, что его виновность не кажется мне бесспорной.

— Что же мешает вам его допросить?

— Скоро семь часов вечера. Я привык каждый вечер, который посылает мне Господь, пить вермут в «Академии» на виа Мадзини, в семь часов, и не понимаю, зачем изменять своим привычкам, если один из жителей Вероны подвернулся под пулю?

— Но ваш долг…

— Дорогой Лекок, вам что, обязательно нужно разыгрывать из себя профессора морали? Мой долг — найти убийцу Росси. Я его найду, будьте спокойны; а остальное никого не касается.

— Но если Ланзолини, предупрежденный вдовой, бежит?