Читаем Зигмунд Фрейд полностью

– Психоаналитическое движение, – поправил его Зигмунд, с ностальгией посмотрел в окно и улыбнулся. – Это были счастливые годы моей жизни. Конец моей изоляции и вынужденного «гордого одиночества», куда меня загнали противники психоанализа. Мои теории, мои труды стали обретать международное признание все с более возрастающим успехом. Ко мне примкнуло множество юных и жаждущих личных открытий ученых. Среди них было много амбициозных и подающих большие надежды молодых людей. К некоторым из них я успел очень сильно привязаться за годы нашего знакомства… – горестно вздохнул он. – Я был так самонадеян, так уверен в их преданности моему делу. Я всячески способствовал их индивидуальному становлению, что, по моему мнению, было бы только на благо нашему общему движению… Но я заблуждался… В марте 1910 года в Нюрнберге прошел наш второй международный психоаналитический конгресс, подготовку которого я поручил своему близкому соратнику, Юнгу Научная часть оказалась блистательной и показала, насколько плодотворными являлись новые идеи, насколько перспективна психоаналитическая терапия. К тому времени меня уже давно занимала мысль связать аналитиков более тесными узами, и поэтому я хотел озвучить в ходе конгресса необходимые предложения. По моему поручению, один из самых моих любимых учеников, Ференци, после окончания научной части обратился к собранию с предложениями о будущей организации аналитиков и их работы, но за его призывом сразу же последовал шквал протестов. При всей моей любви к Ференци, он обладал явно диктаторскими чертами и уже перед конгрессом заявил мне, что «психоаналитическое мировоззрение не ведет к демократическому равенству: в психоанализе должно быть правление элиты, построенное, скорее, в соответствии с правлением философов у Платона». В своей речи он в унижительной форме отозвался о венских аналитиках и высказался за то, чтобы центр движения находился только в Цюрихе, во главе с Юнгом в качестве президента. Это стало началом конца… Между отделениями психоаналитического объединения разных стран начались склоки и подковерная возня, переросшая в открытое противостояние. Американские аналитики стремились отделиться от европейских, которые хотели занять главенствующее место. Среди моих учеников и приверженцев возникли разногласия. Я пытался остановить распад нашего движения и как-то выступил перед своей группой со страстной речью, призывая всех к единству и предупреждая, что нас окружает общая враждебность общества и что мы нуждаемся в помощи извне для того, чтобы ей противостоять. Мне даже пришлось драматично сбросить свой сюртук, воскликнув: «Моим врагам хотелось бы увидеть меня умирающим с голоду; мне не оставят даже этого сюртука». Однако мне не удалось остановить бунт, разгоревшийся из-за жажды лидерства. Чтобы как-то успокоить своих соратников и учеников, я заявил о своем уходе с поста президента Венского общества аналитиков, уступив президентское кресло Адлеру. Но даже это не спасло наших отношений. В следующем году у меня произошел болезненный разрыв с Адлером, а еще через очень короткий промежуток времени я был вынужден расстаться с Юнгом и со многими другими моими учениками. Нам вдруг стало не по пути…

Зигмунд скорбно замолчал, обратив свой взор на массивное красное здание, показавшееся в боковом окне.

– Мдаа… – посочувствовал ему Дэвид. – Можете остановиться здесь? Мы пройдемся. – попросил он шофера и, расплатившись крупной купюрой, открыл для Зигмунда дверь.

– Один мой хороший приятель, коллега, является почетным старшим лектором в Лондонском городском университете и проводит своеобразные курсы по психологии. Он их делает в виде ролевых представлений. Дает студентам роли и задания, чтобы те отстояли точку зрения или передали смысл учения какого-нибудь известного психолога, – объяснил Дэвид. – Вас это может поразить, но сегодня первая часть его семинара посвящена именно вам! И мы успели как раз вовремя.

Посмотрев на часы, Дэвид замолчал в предвкушении.

– Вы меня заинтриговали! – не скрывая приятного удивления, произнес Зигмунд.

– Тогда нам стоит поспешить!

Они прошли вдоль маленького сквера, свернули в университетские закоулки и, войдя через главный вход здания, сверившись с указателем, направились к амфитеатру Оливера Томпсона.

Не привлекая внимания, они осторожно прошли в полутемный лекторский зал и никем не замеченные расположились на пустующем верхнем ряду амфитеатра. Нижние ряды были заняты студентами и зеваками из академического состава, пришедшими посмотреть на постановочные дебаты на психологические темы. На сцене за столом восседал главный режиссер сегодняшнего представления – руководитель семинара. В дорогом костюме, с аккуратно зачесанными волосами и солидной неторопливостью в движениях, он, как и Дэвид, производил впечатление состоявшегося в профессии и в жизни человека.

Перейти на страницу:

Все книги серии Эксклюзивные мемуары

Фаина Раневская. Женщины, конечно, умнее
Фаина Раневская. Женщины, конечно, умнее

Фаина Георгиевна Раневская — советская актриса театра и кино, сыгравшая за свою шестидесятилетнюю карьеру несколько десятков ролей на сцене и около тридцати в кино. Известна своими фразами, большинство из которых стали «крылатыми». Фаине Раневской не раз предлагали написать воспоминания и даже выплачивали аванс. Она начинала, бросала и возвращала деньги, а уж когда ей предложили написать об Ахматовой, ответила, что «есть еще и посмертная казнь, это воспоминания о ней ее "лучших" друзей». Впрочем, один раз Раневская все же довела свою книгу мемуаров до конца. Работала над ней три года, а потом… уничтожила, сказав, что написать о себе всю правду ей никто не позволит, а лгать она не хочет. Про Фаину Раневскую можно читать бесконечно — вам будет то очень грустно, то невероятно смешно, но никогда не скучно! Книга также издавалась под названием «Фаина Раневская. Любовь одинокой насмешницы»

Андрей Левонович Шляхов

Биографии и Мемуары / Кино / Прочее
Живу до тошноты
Живу до тошноты

«Живу до тошноты» – дневниковая проза Марины Цветаевой – поэта, чей взор на протяжении всей жизни был устремлен «вглубь», а не «вовне»: «У меня вообще атрофия настоящего, не только не живу, никогда в нём и не бываю». Вместив в себя множество человеческих голосов и судеб, Марина Цветаева явилась уникальным глашатаем «живой» человеческой души. Перед Вами дневниковые записи и заметки человека, который не терпел пошлости и сделок с совестью и отдавался жизни и порождаемым ею чувствам без остатка: «В моих чувствах, как в детских, нет степеней».Марина Ивановна Цветаева – великая русская поэтесса, чья чуткость и проницательность нашли свое выражение в невероятной интонационно-ритмической экспрессивности. Проза поэта написана с неподдельной искренностью, объяснение которой Иосиф Бродский находил в духовной мощи, обретенной путем претерпеваний: «Цветаева, действительно, самый искренний русский поэт, но искренность эта, прежде всего, есть искренность звука – как когда кричат от боли».

Марина Ивановна Цветаева

Биографии и Мемуары
Воспоминание русского хирурга. Одна революция и две войны
Воспоминание русского хирурга. Одна революция и две войны

Федор Григорьевич Углов – знаменитый хирург, прожил больше века, в возрасте ста лет он все еще оперировал. Его удивительная судьба может с успехом стать сценарием к приключенческому фильму. Рожденный в небольшом сибирском городке на рубеже веков одаренный мальчишка сумел выбиться в люди, стать врачом и пройти вместе со своей страной все испытания, которые выпали ей в XX веке. Революция, ужасы гражданской войны удалось пережить молодому врачу. А впереди его ждали еще более суровые испытания…Книга Федора Григорьевича – это и медицинский детектив и точное описание жизни, и быта людей советской эпохи, и бесценное свидетельство мужества самоотверженности и доброты врача. Доктор Углов пишет о своих пациентах и реальных случаях из своей практики. В каждой строчке чувствуется то, как важна для него каждая человеческая жизнь, как упорно, иногда почти без надежды на успех бьется он со смертью.

Фёдор Григорьевич Углов

Биографии и Мемуары
Слезинка ребенка
Слезинка ребенка

«…От высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка, который бил себя кулачонком в грудь и молился в зловонной конуре неискупленными слезами своими к боженьке». Данная цитата, принадлежащая герою романа «Братья Карамазовы», возможно, краеугольная мысль творчества Ф. М. Достоевского – писателя, стремившегося в своем творчестве решить вечные вопросы бытия: «Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле, т. е. изображаю все глубины души человеческой». В книгу «Слезинка ребенка» вошли автобиографическая проза, исторические размышления и литературная критика, написанная в 1873, 1876 гг. Публикуемые дневниковые записи до сих пор заставляют все новых и новых читателей усиленно думать, вникать в суть вещей, постигая, тем самым, духовность всего сущего.Федор Михайлович Достоевский – великий художник-мыслитель, веривший в торжество «живой» человеческой души над внешним насилием и внутренним падением. Созданные им романы «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Братья Карамазовы» по сей день будоражат сознание читателей, поражая своей глубиной и проникновенностью.

Федор Михайлович Достоевский

Биографии и Мемуары

Похожие книги

100 знаменитых анархистов и революционеров
100 знаменитых анархистов и революционеров

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – эта фраза всплывает, когда задумываешься о судьбах пламенных революционеров. Их жизненный путь поучителен, ведь революции очень часто «пожирают своих детей», а постреволюционная действительность далеко не всегда соответствует предреволюционным мечтаниям. В этой книге представлены биографии 100 знаменитых революционеров и анархистов начиная с XVII столетия и заканчивая ныне здравствующими. Это гении и злодеи, авантюристы и романтики революции, великие идеологи, сформировавшие духовный облик нашего мира, пацифисты, исключавшие насилие над человеком даже во имя мнимой свободы, диктаторы, террористы… Они все хотели создать новый мир и нового человека. Но… «революцию готовят идеалисты, делают фанатики, а плодами ее пользуются негодяи», – сказал Бисмарк. История не раз подтверждала верность этого афоризма.

Виктор Анатольевич Савченко

Биографии и Мемуары / Документальное