Зима Джульетты

Юля села на кровати, спустила ноги на пол, нащупала голыми ступнями тапочки. Потом вздохнула, улыбнулась грустно. Нет, а чего она все время над бедной женщиной подсмеивается? Сама-то она может вот так, чтобы встать с ней рядом, да подхватить, да отправить в утреннее небо что-нибудь эдакое… Ну вот что, что, например? Школьное, когда-то к уроку с раздражением пополам выученное «буря мглою небо кроет»? Или «я вас любил, чего же боле»? Как же мы порой любим скрывать за иронией, за неприятием в другом человеке то, чего в нас самих нет… Интересно, чьи стихи она с таким упоением наизусть шпарит? О, вроде бы замолчала. Надо пойти, спросить.

– Доброе утро… – Юля шагнула на балкон.

– Доброе… – вздрогнув, повернулась к ней Люба, испуганно прикрыв рот ладошкой. – Я вас опять разбудила, да?

– Ну и хорошо, что разбудили. Тем более таким оригинальным способом. А утро-то какое, господи… Благодать…

Утро и впрямь было фантастическое, как на картинах импрессионистов. Неяркое солнце поднялось над верхушками деревьев, еще не высветив буйства увядания, и краски были расплывчато бежевыми, то спокойно пасторальными, то вдруг разбегались крупными мазками под ветром. Да еще добавить в картину клочья тумана над прудом… Да одинокую лодчонку с фигуркой рыбака, согбенного, как его удочка…

– Да, утро чудесное. В такое утро выходишь, и жить хочется дальше, вот меня и понесло… Я, наверное, увлеклась, да? Со стихами…

– Да нет, мне понравилось. Вы очень эмоционально декламировали, Люба. А чьи стихи-то? Не ваши, надеюсь?

– Что вы… – в священном ужасе округлила глаза Люба. – Что вы, это же Ахматова! Вы любите Ахматову, Юля? Я вот, например, больше Цветаеву люблю. Не знаю почему. Не могу объяснить. А вам кто больше предпочтителен?

– Не знаю… Я не разбираюсь в поэзии. Мне что Цветаева, что Ахматова, все одно.

– Да бог с вами! Не наговаривайте на себя! Как же так можно? Они же такие разные… Или вы опять шутите? Слегка подсмеиваетесь надо мной, да?

– Нет, не шучу. Нисколько.

– Да ну, не может быть… Чтобы Ахматову от Цветаевой не отличить? Да ну…

Люба смотрела с неподдельным ужасом, будто ждала, что Юля рассмеется и опровергнет саму себя. А Юля опять запсиховала, не в силах унять внутреннее раздражение. Да что эта Люба к ней привязалась? Будто других забот в жизни женщины нет, как Ахматову от Цветаевой отличить… И ответила довольно сухо, не сумев скрыть досадливой интонации:

– Да некогда мне, знаете ли, поэзией увлекаться. И сейчас некогда, и раньше тоже… Слишком забот много было. Работала, как вол, сына растила. Одна, без мужского плеча…

– А у вас сын, да?

– Да. Я вам говорила вчера.

– Ой, не помню, простите… А я вчера напилась, наверное?

– Напилась?! Да что вы, Люба… – не смогла удержаться от короткого хохотка в ее сторону Юля. – В ваших устах слово «напилась» звучит с такой же интонацией, как «на панель пошла»…

– Да? Но все равно, для меня это большое событие. Я, можно сказать, впервые в жизни поняла, что такое опьянеть и себя не помнить. Ужасное состояние, кстати.

– Значит, вам не понравилось?

– Нет, не понравилось. И в голове, и в организме какой-то дискомфорт.

– Это называется похмелье, Люба.

– Да, я уже поняла… И потому решила стихами вылечиться.

– Вообще-то похмелье другими способами лечится… Я вам потом расскажу, какими. Может, пригодится еще.

– Да вряд ли…

– А стихи, значит, помогли?

– Да, помогли. Знаете, я дочке про свои подвиги расскажу – не поверит! У меня ведь дочка… И я ее тоже одна воспитывала, кстати. Когда мы с мужем развелись… То есть это он со мной развелся. Ей всего семь лет было. Представляете, муж потом о дочке и не вспоминал, будто вычеркнул. А я на него не обижалась вовсе, наоборот, рада была, что не вспоминает. Наверное, это ужасный материнский эгоизм с моей стороны, да?

– А у моего сына вообще отца не было… То есть был, конечно, но он его так и не увидел.

Юля произнесла последнюю фразу и застыла, будто устыдилась своего летучего откровения. И поморщилась досадливо – чего вдруг понесло перед незнакомым человеком? Развернувшись, быстро шагнула с балкона в номер, бросив через плечо:

– Люба, я в душ! Надо поторопиться, иначе на завтрак опоздаем!

– А после завтрака идемте гулять в лес? Компанию мне составите? – успела быстро спросить ей в спину Люба.

– Да куда ж я от вас денусь… Конечно, составлю. Вот там мне и расскажете, чем Ахматова лучше Цветаевой. Или наоборот.

Однако поэтической беседы на прогулке не вышло. И вообще это была не беседа, а скорее сумбур из монологов, совсем не поэтических. Шли меж осенних деревьев на приличном друг от друга расстоянии, вздымали ногами листья и каждая говорила о своем, о наболевшем. Причем по очереди, чтоб соблюсти видимость диалога. И каждая слышала только себя. Пока одна говорила, у другой вызревало во внутреннем средоточии продолжение своего монолога, и выскакивало нетерпеливо в образовавшуюся паузу.