Зима, когда я вырос

Те трое на заборе пошли потом домой, а то папа с мамой стали бы волноваться. Они играли друг с другом и ссорились, они росли и росли, и никогда больше не сидели на заборе, потом они женились и родили детей, один уехал в Америку, а двоих других посадили на поезд и отправили в какую-то страну на востоке, где их уничтожили, и о заборе они в конце концов больше не думали.

Я вздохнул.

Всю жизнь я хочу помнить об этой тройке детей в кровати, думал я.

Мы заснем, потом проснемся, и встанем, и пойдем в школу, мы будем ссориться и взрослеть, человек растет каждую минуту, нет, каждую секунду, и тут ничего не поделаешь. И никогда больше я не буду лежать рядом с Бет и Званом в большой кровати, при свете горящей свечи, посреди ночи, а до утра еще далеко-далеко.

Я уже начал грустить о том, что эти трое никогда больше не будут так лежать в одной кровати.

Чушь. Ведь мы все еще лежим здесь все вместе. Просто наше единство миновало еще до того, как оно миновало. И я никому не могу об этом рассказать — ни Бет, ни Зван не поймут, почему это я тоскую о том, что еще не кончилось, даже я сам не совсем это понимаю.

— Что случилось, Томми? — тихо спросила Бет. — Почему у тебя такой вид, будто у тебя болит зуб?

— Все в порядке, — сказал я. — Со мной все в порядке.

Зван вылез из кровати и задул свечу. Ну вот и все.

Поезд в Девентер

Воскресенье. У тети Йос все утро так сильно болела голова, что она не разговаривала. Бет дала ей снотворный порошок, и она заснула.

Мы старались не шуметь.

Я это хорошо запомнил, потому что когда я кому-нибудь что-нибудь кричал, Бет говорила шепотом:

— Мы же договорились не шуметь!

Мы со Званом сели читать.

Мне Бет дала книжку «Таинственный сад» [24].

С этой книжкой я притих на много часов. Я сидел за столом в гостиной с задней стороны дома, и мне не нужно было ничего, кроме «Таинственного сада».

Вот это книга так книга!

У избалованной и угрюмой девочки нет ни мамы, ни папы. Они умерли от холеры. У парализованного мальчика тоже нет мамы. Она упала и разбилась насмерть, когда под ней подломилась ветка. Их лучшим другом становится симпатичный сын садовника. Они играют в диковинном саду, где их не может найти ни один человек. Угрюмая девочка превращается в ангела, парализованный мальчик начинает ходить не хуже любого, хеппи-энд.

Понедельник. В двенадцать часов, перед большой переменой, меня ждал у школы дядя Фред.

— Твоя тетя уже ковыляет по комнатам, — сказал он мне.

Я слегка удивился: неужели он пришел ко мне в школу только для того, чтобы сообщить эту новость?

— О, здорово, — ответил я.

Зван стоял поодаль и ждал меня.

— Тебе пришло письмо от папы, — сказал дядя Фред.

Я протянул руку.

— Нет-нет, — сказал дядя Фред, — не так все просто. Я пришел за тобой, чтобы отвести к тете Фи. Прочитаешь ей письмо вслух, ей же тоже интересно. Она уже хотела его сама открыть, но я сказал: так не полагается, письмо адресовано не тебе.

— А марка на нем красивая?

— Не обратил внимания.

— Оно толстое или такое, что чуть подуешь — и улетит?

— Толстое письмо, толстое.

— А тебе когда-нибудь приходят толстые письма?

— Не твое дело, молокосос!

— Зван, иди домой без меня, — крикнул я, — я пойду к тете Фи, читать ей вслух!

— Наконец-то пришло письмо, — сказала тетя Фи. — Твой папа — хороший лентяй. Открывай скорее, малыш, я сгораю от любопытства.

Она сидела в кресле, обутая в тапочки дядя Фреда.

Я разорвал конверт. Три листа. Действительно длинное. Я погрузился в чтение.

— Ничего не слышу! — сказала тетя Фи.

— Сначала цензура, — сказал я. — Вдруг оно не подходит для твоих ушей.

Тете Фи почему-то не засмеялась, хотя мне-то казалось, что это отличная шутка.

— Мой папа же работает цензором, — сказал я с усмешкой.

— Можешь не объяснять мне свою шутку, малыш.

Я прочитал письмо два раза. Вот оно.