Зима в горах

Он торопливо и безрадостно допил свое пиво, с каждым глотком терявшее вкус. Вся эта его затея — собачья чушь, идиотизм. Пора убираться отсюда подобру-поздорову, пока он еще не совсем обанкротился со своими идеями. Ежедневно прислушиваясь к разговорам в автобусе, он уже достаточно освоился с валлийским языком, чтобы не заблудиться в дебрях кельтской филологии, и теперь ему нужно поскорее выдернуть здесь колышки, возвратиться в Лондон (у него в самом деле есть там квартира? И она безропотно дожидается его, изнемогая под толстым слоем пыли? При мысли о возвращении туда чувство безнадежности и тоски усилилось.) и как следует засесть за работу в Британском музее. Словом, заняться устройством своих собственных дел для разнообразия. Хороший уютный дом, хорошо оплачиваемая работа, деньги, пенсия — вот, что ему нужно. Ну, и блондинки, если подвернется что-нибудь подходящее. Впрочем, сейчас он слишком устал, слишком омертвел, чтобы разжечь в себе особенный пыл к блондинкам. И быть может, — эта мысль легла на сердце, словно груз свинца, опущенный в трюм корабля, — быть может, его d'eb^acle[42] с Райаннон был его прощальной постыдной данью сексуальной стороне жизни?

Погруженный в эти думы, он сидел в своем углу, с каждой минутой чувствуя все большую горечь и апатию, пока наконец часы у Марио над головой не напомнили ему, что скоро Гэрет будет ждать его на площади. Десятичасовой рейс! Это по крайней мере было нечто реальное, ощутимое.

Роджер медленно поднялся со стула, выбрался из своего угла и направился в мужскую уборную. Освещения во дворе не было, но верхняя часть двери, выходившей на заднее крыльцо, была стеклянная, и сквозь нее поступало достаточно света, чтобы можно было найти дорогу к уборной, где скупые лучи тусклой электрической лампочки давали клиентам возможность не мочиться на собственные башмаки. Покончив с делом, Роджер вышел из уборной и задержался на мгновение, стоя спиной к двери пивной и глядя на молодой месяц над крепостными башнями древней городской стены. Рисунок месяца был так изыскан, так тонко вычерчен в небе, а контуры старых башен так тяжеловесны и темны, что этот контраст мог бы показаться слишком грубым, если бы его не смягчало легкое кружево облаков, пронизанных серебристым светом месяца, да глухой рокот скрытого от глаз моря.

Роджер стоял, глядя вверх, замерев в эстетическом трансе. Он слышал, как за его спиной отворилась дверь и кто-то вышел во двор. Еще один клиент спешил освободиться от пива, которым он накачался в пивной. Ни стук двери, ни полоса света, упавшая во двор, не отвлекли внимания Роджера. Внезапно он почувствовал страшный удар между лопаток и, не успев ничего предпринять для самозащиты, повалился ничком, как сбитая кегля. Лицом вниз — со всей силы прямо лицом вниз, но не на каменные плиты двора, а на угол ящика с пустыми бутылками. Ящик был деревянный, скрепленный по углам проволокой, и Роджер глубоко рассек себе об нее верхнюю губу. Боль ослепила его. Он перекатился на спину, закрыв лицо руками. Он чувствовал боль в колене, но еще сильнее болела губа. Он услышал те же легкие шаги за спиной, и дверь мягко захлопнулась.

Прошло довольно много времени, и Роджер встал на колени, потом поднялся на ноги. Он стоял и глядел на молодой месяц. Все было совершенно так же, как несколько минут назад… и все изменилось.

Дверь пивной снова скрипнула, и во двор вышли двое мужчин. Они беззлобно спорили по-валийски. Один утверждал, что карвенайской городской футбольной команде нужен новый вратарь, другой считал, что вся беда в слабости нападающих. Роджер достал носовой платок и прижал к губе. Потом отнял платок от губы и поглядел на него. Платок потемнел от крови. Он снова прижал его к ране.

На площади Гэрет сидел за баранкой. В автобусе было уже несколько пассажиров, забравшихся сюда пораньше, чтобы поболтать на досуге. Роджер тяжело поднялся по ступенькам и занял свое обычное место по другую сторону от Гэрета, сбоку от капота двигателя.

Носовой платок привлек внимание Гэрета, и он спросил:

— Зубы болят?

— Нет, — не отнимая платка, проворчал Роджер. — Какой-то пьяный налетел на меня сзади, и я упал прямо на ящик с порожняком.

— А кто это был, вы его видели?

— Нет, когда я поднялся на ноги, его уже и след простыл.

— Понятно, — сказал Гэрет. Он отвернулся от Роджера и уставился в ветровое стекло.

Пассажиров стало прибавляться. Обсуждать случившееся было не время. Когда на часах пробило десять и Гэрет отъехал от стоянки, все места в автобусе были заняты. Бурый автобус скрывался, вероятно, в темноте где-нибудь впереди, заглатывая пассажиров с промежуточных остановок, но в десять часов вечера больше всего пассажиров садилось на конечной остановке. Роджер двинулся по проходу, прикрыв рассеченную губу платком; он собирал плату за проезд и бросал деньги в сумку, орудуя одной рукой. При каждом толчке он с трудом удерживался на ногах, так как не мог ни за что ухватиться. Но сумка тяжелела от собранных монет, и Роджер чувствовал, что это победа; хотя и маленькая, а все же победа.