Зима в горах

Он говорил, повернувшись к Роджеру, но голос его звучал задумчиво, словно, углубившись в свои мысли, он разговаривал сам с собой. Он умолк, и конец фразы растаял, затерялся во мраке, как эта заброшенная узкоколейка среди зарослей кустарника и ржавого лома. И казалось, одна и та же мысль, не высказанная словами, родилась одновременно у обоих: «Пятнадцать лет назад… а теперь по милости Дика Шарпа, с которым они вместе бегали в лланкрвисскую школу, прикрыть дело? Справедливо ли это?»

Внезапно Гэрет остановился и отворил железную калитку.

— Вот сюда, — сказал он.

Роджер последовал за ним, поглядывая по сторонам, ища какого-нибудь признака человеческого жилья. Однако на небольшой поляне, на которой они очутились, царила такая же непроглядная тьма, как в горах, как на гигантских, застывших в неподвижности отвалах впереди. И снова Роджер сделал над собой усилие, подавляя страх перед чем-то неведомым. Ему хотелось спросить Гэрета, куда он его ведет. Но он удержался, храня исполненное достоинства молчание. Роджер знал: нарушь он его, и Гэрет навсегда проникнется к нему презрением, и тогда это будет уже непоправимо.

Они пересекли поляну. Месяц, снова выглянув из-за облаков, осветил темные отвесные склоны отвала впереди, и Роджер увидел, что они направляются к маленькому одноэтажному домику, притулившемуся, словно аккуратно высеченная в скале ступенька, у подножья отвала. Свет месяца играл на стеклах неосвещенных окон. Ни признака дыма ни над одной из двух труб. Дом, казалось, был пуст.

— Вашей матушки, должно быть, нет дома, — сказал Роджер.

— Она дома, будьте спокойны, — немногословно ответил Гэрет.

— Дома? Так что же — уже спит? Или в ty bach, читает газету при свече?

Перед дверью домика была небольшая, вымощенная камнем площадка с остатками заброшенной цветочной клумбы. Ничто не отгораживало дом от темной голой стены отвала. Гэрет шагнул к двери и, распахнув ее, крикнул:

— Это я, мать. Принимай гостя.

Роджер вошел за ним следом. Дверь вела прямо в жилое помещение, и здесь было так же темно, как и во всем доме, — темнее, чем снаружи, на поляне, где светил месяц. Почему же Гэрет звал мать так, словно был уверен, что она его слышит?

Потому что его мать сидела там, в темноте. И ей не нужен был свет. Вернее, он был бы ей нужен, если бы она могла им воспользоваться.

Она сидела в качалке напротив двери. Комната по всем признакам служила гостиной. За спиной у матери была еще одна дверь, по-видимому в кухню. Все это Роджер увидел, когда Гэрет включил свет. Он стоял на пороге, не двигаясь с места, не находя слов для приветствия. Он до того растерялся, что не мог решить — говорить ли ему по-английски или по-валлийски. Казалось, его мозг не в состоянии был родить ни одной мысли, кроме: «Как это похоже на Гэрета — не сказать мне, что у него мать слепая».

Но почему же он все-таки не сказал? Какой бы от этого был вред? Да просто Гэрет — это Гэрет. Он не выносит лишних слов.

Гэрет что-то говорил матери по-валлийски, и голос его звучал менее резко, он стал мягче, глубже, и тон был успокаивающий. Мать отвечала ему по-английски, видимо для Роджера.

— Рада познакомиться. Я говорю Гэрету: пусть приходит, ужинает с нами.

Роджер постарался овладеть собой. Она смотрела прямо на него, словно знала, что он остановился в дверях. Но в каменно-неподвижных глазах не было жизни.

— A oes arnoch eisieu siarad Cymraeg, миссис Джонс, — сказал Роджер, — rwyf yn ei deall tipyn bach[43].

Но мать не захотела говорить с ним по-валлийски. Качнувшись раза два в своем кресле-качалке, она повторила снова:

— Рада познакомиться.

— Я ей все про вас рассказывал, — бросил через плечо Гэрет.

— Я говорю Гэрету: пусть приходит, ужинает с нами, — твердо повторила мать.

Роджер шагнул вперед и захлопнул за собой дверь, отгораживаясь от ночного мрака. В комнате было чисто и тепло. Понятно, слепому человеку необходимо быть чистоплотным. В очаге лежала приготовленная заранее кучка угля, но комната уже была обогрета электрической печкой. Гэрет прошел на кухню. Роджер слышал, как он снял крышку с кастрюли и произнес:

— Похоже, почти доспело.

Мать ответила ему по-валлийски, и, пока они переговаривались через отворенную дверь, Роджер отыскал стул, сел и принялся наблюдать за старухой. Первое, что бросилось ему в глаза, после того как он оправился от неожиданности, был рост этой худой, высохшей от старости женщины; она обладала мощным костяком, очень длинными руками и ногами и была никак не меньше шести футов ростом. Интересно, подумал Роджер, был ли отец Гэрета таким же гигантом? Почему-то это казалось ему маловероятным: такой отпрыск, обладающий чудовищной силой, но изуродованный горбом, скорее мог родиться от союза великанши и карлика. Отец Гэрета, решил Роджер, был, верно, кривобокий гном — порождение этих окутанных туманом скал; на сильных, коротких ногах он шагал по своим девяти акрам, бросая колючие взгляды поверх неровной каменистой ограды.