Зима в горах

И все же, по мере того как они взбирались все выше, Роджер все больше недоумевал. Редкие огоньки поселка были уже далеко внизу, а впереди в бесстрастном лунном свете высилась темная немая громада горы. Где-то влево и еще выше было то памятное место… Там он когда-то, в совсем иной жизни, совершил нелепую и жалкую попытку удовлетворить свой мужской голод кусочком пикантного калифорнийского сыра… Как, кстати, ее звали? Не важно. Все это отошло в область предания — поток жизни унес ее. Прямо впереди была голая вершина горы, а за ней с каждым шагом все отчетливее становились видны черные пики, в тайну которых никогда не проникнет человек, ибо, сколько бы ни штурмовал он их каждое лето, каждую зиму они вновь утверждали свое торжествующее одиночество. Вправо, там, куда, по-видимому, направлялся Гэрет, не видно было ничего, кроме сланцевых отвалов, нагроможденных здесь сотню лет назад старой каменоломней, вызвавшей к жизни Лланкрвис.

— Каменоломня заброшена? — спросил Роджер, чтобы нарушить молчание.

— Нет, — сказал Гэрет. — Они и сейчас каждую неделю понемножку выдают на-гора.

— И много там рабочих?

— Человек сорок, — сказал Гэрет. — А когда-то, помнится, там было по меньшей мере сто.

Роджер снова примолк. Сорок человек каждое утро поднимаются сюда, к этой каменоломне, а он-то воображал, что уже знает здесь все, как свои пять пальцев, он-то похвалялся перед самим собой, что так ограничил себя и принес такие жертвы ради этого знания, а сам, оказывается, даже и не подозревал о существовании этих людей! В то время как они с Гэретом вели автобус в город, эти люди молча покидали свои жилища и под дождем, под ветром, в туман взбирались наверх, на гору, мимо овечьих пастбищ и разрушающихся домишек. Быть может, они брели по заросшим травой путям, где когда-то бегали вагончики узкоколейки и где по сей день сохранилась насыпь, покоившаяся на прочном каменном, ничуть не тронутом временем фундаменте, хотя рельсы сняли с нее лет тридцать назад, и там, где пыхтел паровозик и постукивали колеса вагонеток, теперь царила тишина.

Но где же все-таки дом Гэрета? По сторонам кое-где еще нет-нет, да и мерцал огонек, но впереди, куда они направлялись, была непроглядная тьма. Все, что мог разглядеть там Роджер, — это жесткие очертания отвалов, четыре колоссальные груды битого камня и сланца, который неустанно, час за часом, еще с сороковых годов девятнадцатого столетия извлекали из недр горы, нагромождая руками человека эти огромные утесы. Отвалы стояли черные на фоне залитого лунным светом неба и глядели на залитое лунным светом море; они были уныло-однообразные, словно мраморные надгробия.

Каждый отвал походил на длинный темный, указующий в небо перст, воздетый над холмом; они росли по мере приближения к ним, и вершины их были плоскими, как бильярдный стол. У подножья каждого из них были разбросаны маленькие участки, обнесенные каменной оградой, с неизменным маленьким домишком где-нибудь в углу и двумя-тремя коровами или овцами. Да, все это он уже видел раньше. Но куда ведет его Гэрет? Уж не придется ли им взбираться по темному склону одного из этих воздвигнутых человеком утесов?

Дорога, сужаясь, превратилась в каменистую тропу. Гэрет упорно шел вперед. Куда? Может, он живет где-нибудь в расселине скалы? Поглядывая сбоку на мощное уродливое тело Гэрета, на эту большую голову на плечах гнома, Роджер почувствовал вдруг холодок мистического страха, словно перед лицом какого-то злобно-торжествующего духа гор. Он потряс головой, отгоняя от себя дурацкие бредни. И тут Гэрет заговорил.

— Этот клочок земли обрабатывал еще мой отец. У него было девять акров.

Разглядеть что-нибудь в такой тьме было невозможно, но Роджер, и не видя, отчетливо представлял себе, как все это должно выглядеть: тощий пласт земли на скалистом грунте, репейник, чертополох, неумолчное завывание ветра в расщелинах скал. Нищета, голод, нескончаемый труд, и взамен ничего, кроме величия гор, благородных очертаний залива да веселого изящества горных цветов, каким-то чудом расцветающих на этой бесплодной земле каждое лето. Что ж, и колокольчики могли как-то вознаградить человека за год каторжного труда, если взор его был пытлив и умел видеть красоту.

— Девять акров, — повторил Роджер; он знал, что все, о чем он думает, вылилось в этих двух словах, и знал, что Гэрет его поймет.

— Это была жизнь, — сказал Гэрет. — Он не ездил на работу в город, как другие, которые обрабатывали землю только урывками. Он все свое время отдавал этому клочку земли и трудился не покладая рук. Я стал помогать ему, как только подрос, как только смог держать в руках охапку сена.

Они шли все дальше и дальше.

— Когда он умер, я мог бы и один вести хозяйство. Но меня больше тянуло к моторам. И мы продали овец, двух наших коров, кое-какой инвентарь, и я обзавелся автобусом.

— А-а.

— Это было пятнадцать лет назад, — сказал Гэрет.