Зима в горах

Когда они проехали полпути, Роджер уже обошел всех, и ему не оставалось ничего другого, как плюхнуться на свободное место впереди и уставиться поверх шляпы Гито в ночное небо над горами. Он был так подавлен и такая его сжигала тревога, что он подумал: надо бы собирать плату за проезд еще медленнее. И в то же время, как ни удивительно, он остро завидовал Гито. Для Гэрета Гито был подлинным другом, на которого он мог положиться в беде. Если бы это Роджер подобрал Гэрета и отвез его в больницу, дал бы Гэрет ему ключи, доверил бы вести автобус? Правда, ведь у Гито есть права. Он может управлять автобусом на законных основаниях, и, конечно всякому дураку ясно, что, когда они со всех сторон окружены врагами, было бы крайне опасным и неверным шагом позволить Роджеру вести автобус, не имея профессиональных прав. Все это Роджер понимал. И тем не менее он завидовал Гито, который спокойно и умело вел автобус все вверх и вверх, по бесчисленным зигзагам дороги, то и дело останавливаясь, чтобы высадить пассажиров, потом плавно трогаясь с места даже на самых крутых подъемах и тем невольно заставляя вспомнить, что он и Айво сами когда-то водили здесь автобус. Да, пока их не выжил Дик Шарп. Они сдались, оставив Гэрета сражаться в одиночку с хищником. А вот он, Роджер, ввязался в их свару, словно это было его кровное дело, был верен Гэрету, бескорыстно помогал ему, полностью отдал себя в его распоряжение. И все равно он никогда не станет так близок Гэрету, как Гито, никогда между ними не установится такой непринужденной, естественной близости. Рождественский день был исключением, разнузданным всплеском чувств.

Мысли эти надоедливо звенели в его мозгу, словно кандалы каторжника. Наконец они добрались до Лланкрвиса, сделали две-три остановки на улице поселка и, поднявшись еще выше, стали возле гаража из рифленого железа. Машине пора было на отдых. Роджер молча вылез из автобуса, отворил двери гаража и остановился в ожидании. Гито, не торопясь, поставил машину в гараж, заглушил мотор, запер одну створку дверей изнутри, вышел, запер вторую створку и тоже остановился, глядя на Роджера в темноте, пронизанной светом звезд.

— Ну, так что? — сказал Роджер. — Кто напал на Гэрета?

— Я не видел, — сказал Гито. — Мы нашли его в проулке за пивной. Какой-то человек услышал шум, вышел, а он там лежит. Тогда этот человек позвал нас с Айво: все ведь знают, что Гэрет наш друг, правильно? Мы пошли прямо туда. Они его оглушили, но он уже поднимался на ноги, только очень медленно. Правое запястье у него было сломано. Он не мог двинуть рукой.

— Кто же это сделал?

— Не знаю, — сказал Гито. — А кто натравил — знаю, да и вы тоже.

— Да, — сказал Роджер.

Наступило молчание. Где-то далеко, в горном ущелье, залаяла собака или, быть может, лисица.

— Ну ладно, автобус в целости и сохранности, — деловито сказал Гито. — А вот, верно, и Айво, — добавил он. Слышно было, как, тяжело пыхтя, взбирается на гору грузовик. Он пообещал заехать за мной.

— Вы, значит, сейчас уедете? — сказал Роджер.

— Надо бы оповестить миссис Джонс, — раздумчиво проговорил Гито.

— Я оповещу.

— Пусть она не беспокоится, — сказал Гито. — Завтра или послезавтра он придет домой. А автобус в целости и сохранности. — Он говорил так, словно был уверен, что мать Гэрета прежде всего будет обеспокоена судьбой автобуса.

— Скажу, — пообещал Роджер.

Айво на грузовике подъехал к гаражу и остановился, не выключая двигателя. Он приветственно помахал Роджеру из кабины, но не опустил стекла, не высунулся, чтобы перемолвиться с ним словом. Гито подошел, забрался в кабину рядом с Айво, и грузовик стал разворачиваться.

Когда он скрылся из глаз, на горы легла такая тишина, что Роджер подумал: «Словно на вымершей планете». Никогда еще одиночество не тяготило его так. Но предаваться размышлениям на эту тему было бессмысленно. Там, в горах, у подножия черного отвала мать Гэрета сидит, ждет в оковах двойного мрака — своих мертвых глаз и темной комнаты. Вот, кому он все-таки нужен. Роджер решительно зашагал вверх по неширокой дороге и заметил, что на ней уже поблескивает иней.

Ночь была безлунная, но искрившаяся от инея дорога хорошо просматривалась в прозрачном тихом воздухе и в холодном слабом свете звезд. А чуть дальше, по обе стороны дороги был мрак — тяжелый, гнетущий, настороженный. И горы — черные массивы безмолвия.