Зима в горах

— А я люблю яркенькие, — заявила Мэри. — И куклы мои любят такие. У них большой дом, они там живут, и им нужны украшения и драгоценности. Папочка говорит: «Все леди любят украшения и драгоценности», а мои куклы — леди.

Теперь, приглядевшись к детям, Роджер обнаружил, что у Мэри лицо такой же формы, как у отца — более круглое, чем у Дженни, и со временем, когда девочка вырастет, оно станет менее тонким. И все же это не было лицо Туайфорда: в глазах не проглядывал расчет, они были невинные, нетронутые. А мальчик, подошедший сейчас к ним, был и вовсе почти копией матери.

— А у меня в кармашках есть беленькие камушки, — сказал он и посмотрел на Роджера с таким видом, точно решил доверить ему некую тайну. — Беленькие, как молочко, беленькие, как наволочки, беленькие, как облачка. Так мы говорим, когда играем (он не пояснил, что это была за игра). — Хотите посмотреть?

— Очень!

Пухлая ручонка исчезла в кармане, другая полезла в другой карман. И на раскрытую в ожидании ладонь Роджера торжественно легли пять белых камушков. Они были совсем гладкие и светились чистым молочным светом. В одном или двух проглядывали тонкие пурпурные жилки.

— А я свои камушки куклам в домик не кладу. Я не играю в куклы. Я из своих камушков строю садик.

— Вот как?

— Да, лунный садик.

— Лунный?

— Ну да, как на луне. Весь беленький. — Робин сгреб камни своими маленькими цепкими пальчиками. — Вы насмотрелись уже на них?

— Да, спасибо.

— Тогда я положу их назад в кармашки.

Спрятав камушки, Робин вернулся к прерванному занятию. И оба ребенка, забыв о Роджере, вновь занялись своим серьезным делом, словно, пропустив его через свое сознание, они могли больше не думать о нем и предоставить его заботам мамы.

Роджер пристально смотрел на Дженни. Желал ли он ее больше, чем, скажем, Райаннон? Конечно, Райаннон была куда красивее. Но она была уж слишком хороша — она возбуждала его до потери сознания. И даже если бы ему вдруг фантастически повезло и он сумел бы завоевать ее расположение, ему всегда бы казалось, что он недостоин ее. А вот с Дженни он мог представить себе счастье вполне возможное, реальное — счастье домашнего очага, где найдется место и для двух детишек, которые иначе обречены расти в душной атмосфере, созданной этим денежным мешком Джеральдом Туайфордом, жить в milieu[15], где их будут всегда окружать люди вроде этого омерзительного слизняка Дональда Фишера. Дженни была нужна ему, и он мог дать ей то, что ей было нужно, — почему же не попытаться? Ветер налетел и покрыл рябью воду, холодную и соленую, растворяющую фальшь.

— Вы бываете когда-нибудь вечерами свободны? — внезапно спросил он ее.

— Иногда. — Ее голос звучал намеренно ровно.

Он продолжал наступать:

— А вы не согласились бы провести как-нибудь вечер со мной?

Она посмотрела вдаль, поверх воды.

— И что же мы будем делать?

— Что хотите. Есть, пить, болтать.

Она насупилась.

— Рестораны исключены. Здесь нет ни одного хорошего, да и вообще… — Она умолкла, но он понял, что она хотела сказать. Она замужем, а рестораны — место общественное.

— Я не думал о ресторане, — поспешал он пояснить. — Я приготовлю что-нибудь в своей берлоге.

— Вот как! — сказала она и с иронической усмешкой повернулась к нему. — У вас есть берлога?

Он рассмеялся. От этого слова так сильно отдавало печальными и смешными ассоциациями, связанными с холостяцкой жизнью.

— Все где-то живут.

— Но вы, видимо, живете в таком месте, где вы можете принять меня, накормить обедом и даже приготовить его. Как удобно.

— Не надо иронизировать, — сказал он. — Я честный труженик и снял летнюю квартирку, за которую между июнем и сентябрем люди платят большие деньги. А я получил ее почти задаром.

— Очень хорошо, — сказала она уже без всякой иронии.

— По средам я кончаю рано. Живу я в Лланкрвисе. Первый дом направо после знака, ограничивающего скорость до тридцати миль в час. У меня свой вход сбоку.

— Бог мой, какой поток информации! Я ведь еще не сказала, что приеду.

— Но вы же можете как-нибудь вечером, в одну из сред, когда дети лягут спать, а муж ваш будет в Лондоне и не сможет пожаловаться на то, что вы пренебрегаете им, и дома нечего будет делать, и не с кем перекинуться словцом, — вы же можете сесть в свою голубую машину и приехать в Лланкрвис.

— Да, конечно, я могу приехать. Но я не вижу, зачем мне это.

— Ну, сделайте это без всяких причин. Приезжайте просто потому, что получили приглашение.

— А вы умеете стряпать? — переменила она тему разговора.

— Простые блюда. Но голодной вы не останетесь.

— Может, мне приехать и приготовить вам что-нибудь? Какая у вас плита?

Сердце у Роджера заколотилось. Он одерживал победу: она готова приехать.

— Не думайте об этом. Вы и так достаточно занимаетесь хозяйством. Приезжайте просто посидеть, и дайте мне вас побаловать. Только это будет в ближайшую среду или в следующую?

— Ни в ту, ни в другую, — последовал категорический, холодный, как сама северянка, ответ. — Если я вообще приеду, то после следующей.

— Значит, в третью среду?

— Да, Джеральд будет вечером выступать в Лондоне по телевидению, и я не буду нужна дома.