Зима в раю

– АЙ-ИИ-ИИ! НУ, ПРИВЕТ, ЦВЕТИКИ МОИ! – окликнула она нас и осыпала меня и Элли объятиями и поцелуями, после чего быстрым взглядом оценила место действия. – Так-так, какая миленькая вечеринка тут у вас. А когда начнется веселье, лепесток ты мой? – обратилась она ко мне.

– Совсем скоро, ведь ты уже тут, – поддел ее я.

Мег от всей души расхохоталась, и ее смех на несколько секунд заглушил звуки xiram'ias, что чуть не вызвало настоящую панику в рядах танцоров.

– Как же нам быть с этими старообразными танцами? – принялась громко рассуждать вслух Мег. – Ну ладно, что-нибудь сообразим. В смысле, будем говорить прямо: эти пляски вымерли вместе с Ноем. Придется нам добавить огонька в это болото.

– Кхм… Как же вышло, что ты здесь одна, Мег? – спросила Элли, не на шутку перепуганная перспективой того, что новая гостья с криками и скачками рванется в стройные ряды танцующих. – А где Джок?

– У меня пока не получилось бросить его, если ты об этом. К сожалению. Джок просто паркует машину, но когда он услышал, что за песни менестрелей тут распевают, то сказал, якобы у него возникла идея. И одному Богу известно, что этот тип затеял. В любом случае, это будет большой конфуз, можете делать ставки.

Тут я услышал за спиной притворный сиплый кашель Пепа.

– О, Мег, позволь представить тебе. Это Пеп, наш сосед по долине, – сказал я, весьма удивленный тем, что старик сумел подойти к нам так незаметно.

Вопреки ожиданиям, сногсшибательное появление Мег явно пробудило в душе Пепа интерес и даже разожгло вновь крохотный огонек романтики, погашенный неверной Франсиской почти сорок лет назад, когда он вернулся с Кубы.

Пеп поправил свой шейный платок и скинул берет. Он взял руку Мег и поднес ее к своим губам, сообразив даже – в самый последний миг – вынуть из угла рта неизменную папиросу.

– Encantado, madame, – проговорил он гортанным шепотом. О чудо, кажется, Пеп влюбился по уши.

– Этот старый дебошир выглядит так, будто не веселился с тех пор, как сбежал от инквизиции, – пошутила Мег, озарив Пепа одной из своих самых завлекательных улыбок. – Но это ничего. Скоро я заведу его моторчик. – Она ущипнула старичка за щеку и наморщила нос. – Не так ли, цветочек?

В ответ Пеп только крякнул и нахмурился.

Вот вам и классический пример воздействия непреодолимой силы на неподвижный объект. Кажется, будет интересно!

Судомойки, более или менее пришедшие в себя после унизительно короткой карьеры в роли «Сестер из Гранады», вновь появились в своих неприличных одежках из блесток, чтобы раздать всем собравшимся гроздья винограда. Пока гости делили ягоды, сеньор Бонет прервал народные пляски и включил телевизор позади бара.

– Возьмите обязательно, – крикнула Мег, всовывая каждому из нас по горсти винограда. – Это местный обычай. Нужно проглатывать по одной ягоде с каждым из двенадцати ударов курантов. Считается, что это принесет удачу в новом году. Если только вы сможете это проделать.

Телевизор поморгал и ожил. На экране возникли радостные толпы народа, дожидавшиеся наступления Нового года перед старой ратушей в Пальме. Сеньор Бонет увеличил громкость как раз в тот миг, когда зазвонили колокола, и под старыми арками helader'ia зазвучали чавканье и хлюпанье давящихся виноградом апологетов традиции, а также тосты, смех и выстрелы пробок со стороны более гибких в плане верований гостей, которые считали поглощение шампанского из общих бутылок достаточно традиционным способом встретить Новый год.

Мы предприняли смелую попытку поддержать древний обычай, но, стойко засунув в рот пять или шесть виноградин, были принуждены дезертировать в лагерь новых традиционалистов.

Наполнив бокалы из принесенной Мег бутылки, мы произнесли тост в честь народившегося года. А потом потерялись в чрезвычайно эмоциональной потасовке из объятий, поцелуев, хлопков по спине и рукопожатий, вызванной приступом благожелательности ко всему человечеству, которая загадочным образом затмевает наши закоснелые и закостенелые убеждения на эти несколько сентиментальных минут в начала каждого нового года.

«Оркестр» грянул шотландскую песню «Доброе старое время», и любовь к ближним стала почти невыносимой. Старые дамы утирали слезы ностальгии платочками, старики стояли нос к носу в подслеповатом братстве, некоторые гости взялись за руки вокруг танцпола, как принято во всем мире, и запели странные с фонетической точки зрения версии стихов Робби Бёрнса. В то же время некоторые оппортунистически настроенные юные пары по максимуму использовали эту эмоционально заряженную интерлюдию, чтобы потискаться где-нибудь в темном уголке.

Под конец «Доброго старого времени» крики «Molts d’anys»[400] и «Feliz a~no nuevo»[401] стали затихать, и тогда сквозь канонаду лопающихся воздушных шаров и визг бумажных дудок прорезался знакомый, но странный здесь звук. Это был жуткий голос далекой волынки – не тоненькое нытье xiram'ias, а настоящий, резкий вой, от которого сворачивается кровь, рожденный шотландским военным инструментом.