Зимнее марево

— А ты бы к нам. У нас зимой хорошо. Рыбку бы у проруби половил… Яблочки моченые с мороза… Ведь ни разу нас не навестил.

— Времени не было, — сухо сказал он.

— Я понимаю, понимаю, — согласно закивала она. — Ты всегда много работал…

— Работал! Не то слово. Вкалывал от зари до зари. Вот ты говоришь, похудел. А ведь я не только похудел, у меня радикулит… Спондилез у меня…

— Я знаю, — сказала она.

— Знаешь? Откуда?

— Холодно, — поежилась Шура.

— Верно, холодно. Хочешь, на кухню пойдем?

— Да нет, — сказала она. — Ты лучше пальто мое принеси, я накину.

Он принес пальто, укутал Шуру.

— Ты писал ведь… Мише-то, Панкратову. Нечасто, но писал. А с Мишей я чуть не каждый день на улице вижусь…

— И что же… Много он про меня рассказывал?

— Про радикулит говорил. Я тебе средство от него привезла. Меня Мишин сын, Павлик, научил. Травы целебные настоял. Он ведь, такая Мише радость, летом в медицинский институт поступил… Миша дом новый построил…

— Ну и как ты это себе представляешь? — перебил ее Фомин.

— Что «это»? — не поняла она.

— Ну, это… Жизнь нашу совместную.

— А никак… пока. Не знаю. Что заранее гадать?

За окном по-прежнему стонал ветер.

— А почему же ты тогда, тогда-то не согласилась? — Фомин возбужденно заходил по комнате. — Ведь я тебя как упрашивал!

— Да и я тебя любила, — сказала Шура.

— Так почему не согласилась?

— Ах, Федя, — вздохнула она. — Глупая была, думала, куда мне за тобой? Ты — в большой город, в училище. А я что? А сегодня вижу… У тебя не сложилось, и у меня тоже. — Она улыбнулась. — Я ведь после первого же твоего развода хотела приехать. Да не решилась.

— А после второго что же не приехала? — подозрительно спросил Фомин.

— О втором я с опозданием узнала. Ты уже снова женат был.

— Ну, представь себе, — обхватив голову, заговорил Фомин. — Вот ты приехала ко мне прежнему. Так? А я ведь не прежний, я другой совсем. — Он посчитал на пальцах. — Столько лет — шутка ли! И как ты с незнакомым этим человеком собираешься, скажи мне, жизнь налаживать?

— Ах, Федя, — сказала она. — Ведь и я не прежняя. И я повидала. Да ты знаешь, наверно. Коля Степанов… Так глупо он погиб…

— Что-то я тоже замерз, — сказал Фомин, стискивая зубы, чтоб не стучали. Встал, достал из шкафа одеяло, накинул на плечи. — Так что ты про Мишу Панкратова говорила?

— Сын у него в институт поступил. В медицинский. Он ведь с детства врачевал. Собаку их, Дружка, от лишая какого-то спас… Вот, настой тебе прислал…

— Да не нужно мне никакого настоя, — раздраженно сказал Фомин. — И вообще… — Он досадливо поморщился. — Не могу я так сразу… Не дети уже… Пойми.

— Целебный настой, — возразила Шура.

— Не нужно, — отрубил Фомин. — Ничего мне не нужно!

Он не смотрел на Шуру и закурил новую папиросу, а когда взглянул, поразился происшедшей с ней перемене. Лицо ее пошло пунцовыми пятнами, пальцы теребили пуговицы пальто.

— Ты извини, Федя, — сказала она. — Ты уж год не писал, я испугалась, вдруг случилось что. Я ведь подробностей-то не знала. Поэтому вот так спехом и собралась. Ты извини.

Она все же достала из чемодана плоскую коньячную фляжку.

— На спирту настой.

— Может, по рюмке, на прощанье? — предложил Фомин.

— Да нет, спасибо.

У лифта она замешкалась.

— Я в городе, наверно, еще дня три пробуду. В гостинице остановлюсь…

Лифт с шуршаньем скользнул вниз. И сердце у Фомина тоже будто провалилось в воздушную яму.

Он вернулся в комнату, прошел к окну. В тусклом свете уличных фонарей метался снег. По краям мостовой, заползая на тротуары, горбились синеватые сугробы. И по-прежнему заунывно стонал ветер. Еще мгновение Фомин колебался, потом сорвался с места, в прихожей накинул пальто и выскочил на лестницу.

Темное пятно удаляющейся фигуры маячило в конце переулка. По скользкому, скрипучему снегу Фомин добежал до угла и здесь нагнал Шуру.

— Постой, — попросил он. — Постой. Отдышусь немного.

Она терпеливо ждала.

— Чемодан у тебя тяжелый, вот что, — сказал Фомин. — Давай помогу.