Зимняя бегония. Том 1

– Я побеспокою барышню просьбой принести мне чашечку горячего чая.

Сяо Лай, притворившись, что не слышит, развернулась и ушла прочь.

Представление Шан Сижуя закончилось в половине десятого вечера. За эти часы Чэн Фэнтай выкурил полпачки сигарет и ещё раз отрепетировал про себя наставление. Оно казалось ему чуть ли не шедевром, где что ни слово, то жемчужина, вся его речь полнилась высокими словами о моральных устоях и отношениях. Услышав её, этот актёришка горько разрыдается, охваченный раскаянием.

Сегодня вечером Шан Сижуй, должно быть, не вносил в пьесу никаких изменений: бурные аплодисменты долго не смолкали, и Шан Сижуй благодарил зрителей минут двадцать, прежде чем смог наконец покинуть сцену. Вчера вечером он столкнулся лицом к лицу с заклятым врагом и пребывал в расстроенных чувствах. Он не спал всю ночь, а на следующий день ему пришлось играть и дневной, и вечерний спектакли – до сего часа.

На вечернем спектакле, столь восхитившем зрителей, он играл Му Гуйин[79], он сошёл со сцены весь в поту и так устал, что не в силах был и пошевелиться. Войдя в артистическую уборную, он откинулся на спинку стула, а Сяо Лай поднесла ему чашку чая и поставила её на туалетный столик. Чэн Фэнтай подошёл к нему в два шага, схватил чашку и выпил чай без остатка, а потом поставил пустую посудину рядом с зеркалом и, с хитрым прищуром глядя на Шан Сижуя, выпустил дым, и стряхнул пепел.

Подобное поведение было очень некрасивым, даже хулиганским. Шан Сижуй всегда считал Чэн Фэнтая этаким аристократом-проходимцем, который постоянно нарушал правила и которому не хватало добродетели, безответственным и нечестным. Обычно он вращался в знатных кругах, вот и должен был вести себя благородно. Сегодня же он явно напрашивался на неприятности, вот и позволил вести себя хамски.

Сяо Лай разъярённо уставилась на Чэн Фэнтая. Шан Сижуй так устал, что, казалось, вот-вот расплачется. Испустив несколько тяжёлых вздохов, он сказал:

– Принеси ещё чашку чая для второго господина. А потом помоги мне снять грим, нельзя заставлять второго господина ждать. Ох…

Чэн Фэньтай смотрел, как Шан Сижуй одним движением за другим снимал с лица белила, превращаясь из актёра с толстым слоем краски и туши на лице в бесхитростное дитя с тонкими чертами лица, словно на свет рождалось что-то чистое и подлинное. Вот только под глазами у него залегли синяки, щёки несколько отекли, и видно было, что силы его иссякли.

Шан Сижуй насухо вытер капельки воды с лица, надел пальто и обратился к Чэн Фэнтаю:

– Хорошо, второй господин, идёмте.

Их догнала Сяо Лай, взгляд её полнился беспокойством. Шан Сижуй похлопал её по плечу и с улыбкой сказал:

– Собери тут всё и возвращайся домой на машине, жди меня у ворот, я вернусь несколько позже.

Сяо Лай кивнула.

Когда они сели в машину, Чэн Фэнтай приказал:

– Едем в Сяншань[80].

Любой нормальный человек оторопел бы, услышав предложение отправиться в парк Сяншань в такое время. Однако шофёр Лао Гэ был земляком Чэн Фэнтая, которого тот привёз с собой из Шанхая, он давно уже привык к эксцентричному характеру второго господина. Сяншань ещё довольно близко, прикажи Чэн Фэнтай ему сейчас же отправиться в Баодин[81], Лао Гэ и то не сильно бы удивился.

Лао Гэ поправил козырёк картуза и с невозмутимым видом завёл машину. Сердце Шан Сижуя прерывисто забилось. Если Чэн Фэнтай разыскал его, чтобы глубокой ночью призвать к ответу за беспорядок, учинённый на торжестве по случаю месяца с рождения сына, не раздувает ли он из мухи слона? Или же дело в другом? Не может того быть! У него с Чэн Фэнтаем, кроме шутливых разговоров, ничего другого не намечалось. На самом же деле Чэн Фэнтай хотел отыскать глухое местечко, чтобы зачитать нравоучение, так как боялся, что Шан Сижуй впадёт в неистовство, а поднимать поздней ночью шумиху в городе, которая к тому же может окончиться дракой и руганью, – в высшей степени дурной тон.

Так они и ехали холодной ночью больше часа, и, когда наконец добрались до подножия Сяншаня, Чэн Фэнтай приказал Лао Гэ медленно ехать за ними и освещать им дорогу светом фар, а сам он, медленно прогуливаясь с Шан Сижуем, собирался завести разговор. В непроглядной ночной тьме, в парке, где со всех сторон росла сорная трава, два белоснежных луча автомобильных фар выхватывали из мрака их фигуры, а перед ними тянулась бесконечная дорога, и зрелище это казалось причудливым и странным. Шан Сижуй больше не боялся, когда дело дошло до решающего момента, ему, напротив, стало очень любопытно, и он, затаив дыхание, ждал, когда Чэн Фэнтай заговорит.

Чэн Фэнтай произнёс:

– То, что я скажу дальше, можно назвать дружескими наставлением тому, кого я знаю не так уж хорошо. Но надеюсь, что Шан-лаобань соблаговолит меня выслушать.

Шан Сижую, уже привыкшему к шутливому виду Чэн Фэнтая, его теперешний серьёзный облик показался ужасно забавным, и, едва сдерживая смех, он сказал:

– Прошу второго господина говорить.

Это была строчка из оперы. И Чэн Фэнтай начал.