Зимняя бегония. Том 1

Чэн Фэнтай не успел ничего сказать, как в гримёрку радостно ворвался Шэн Цзыюнь. Увидев Чэн Фэнтая, он замер в страхе и невольно попятился, выказав свой испуг. Он никак не ожидал, что его схватят с поличным на месте преступления, его тяготил страх, что Чэн Фэнтай доложит обо всём в Шанхай его семье. Шэн Цзыюнь неясно пробормотал:

– Второй братец Чэн, я тут…

Чэн Фэнтай и сам вёл себя неподобающе, однако любил, нацепив на себя благопристойный вид, поучать чужих детей, а потому, пристально уставившись в лицо Шэн Цзыюня, с притворной улыбкой стал насмехаться над ним:

– О! Наш студент снова явился? Пришёл сюда позаниматься наукой?

Шэн Цзыюнь замер в дверях, он покрылся холодным потом. Шан Сижуй, заметив его жалкий вид, прервал Чэн Фэнтая:

– Представление скоро начнётся, второй господин, поспешите занять место.

Шэн Цзыюнь хотел было что-то сказать Шан Сижую, но Чэн Фэнтай мельком на него взглянул, и ему ничего не оставалось, кроме как молча выйти из гримёрки вслед за Чэн Фэнтаем. Здание театра «Цинфэн» было больше обычных театров раза в два, однако в день, когда представление давал Шан Сижуй, было забито до отказа. О том, что все сидячие места оказались заняты, и говорить не приходилось, не успевшие приобрести на них билеты купили стоячие места и выстроились вдоль стены. Чэн Фэнтаю и Шэн Цзыюню досталась ложа слева на первом ярусе, и по странному совпадению она располагалась там же, где и ложа в тереме «Хуэйбинь», в котором Чэн Фэнтай впервые увидел Шан Сижуя на сцене.

Представление началось, и сперва Гао Лиши[89] разыграл комическую сценку, а император весь исстрадался в одиночестве. Наконец появился Шан Сижуй в роли Ян-гуйфэй, кинув выразительный взгляд. Чэн Фэнтай тут же прочувствовал всю прелесть доставшегося ему места, хороший актёр не ограничивается жестами и пением, он играет даже глазами, очаровывая и завлекая. Он всё ещё не понимал, как Шан Сижуй, в обычной жизни простодушное и бестолковое дитя, наряжаясь и нанося грим, тут же превращался в другого человека. Его манера держать себя и выражение лица приобрели особую серьёзность и глубину, словно он прожил в этом мире долгую жизнь и прошёл через бесчисленное множество страданий.

Шан Сижуй спел одну арию, и Чэн Фэнтай мог уверенно и смело заявить, что не понял ни единого слова. Ему стало скучно. Глядя на человека на сцене, он бездумно спросил у своего соседа:

– Что он поёт?

Шэн Цзыюнь давно уже впал в забытьё от восторга. Стоило Шан Сижую запеть, как он потерял рассудок и кое-как перевёл Чэн Фэнтаю пару строк из либретто. Слушая его, Чэн Фэнтай, вдруг спросил:

– Откуда взялся этот отрывок? Мне помнится, когда мы слушали оперу в прошлый раз, его как будто не было.

Шэн Цзыюнь ответил:

– Это одно из тех изменений, что внесли Шан-лаобань и Ду Ци.

Чэн Фэнтай равнодушно заметил:

– Добавили что-то весьма занимательное.

Шэн Цзыюнь воодушевлённо продолжал:

– Я тоже нахожу это прекрасным дополнением. Этот отрывок как предыстория, благодаря ему действующие лица обретают плоть и кровь, а неизбывная скорбь произошедшего на склоне Мавэйпо[90] раскрывается перед зрителем ещё явственнее…

Чэн Фэнтай давно уже перерос литературную романтику, и от этого анализа у него скулы свело, он переспросил с улыбкой:

– Обретают плоть? Куда уж Ян-гуйфэй ещё больше плоти?[91]

Дальнейшие размышления Шэн Цзыюнь предпочёл оставить при себе. Он осознал, что говорить с Чэн Фэнтаем, этим типичным пошляком и мещанином, у которого на уме только деньги, – лишь попусту тратить время, а затем в его душе зародилось чувство одиночества, возвышенный напев которого подвластен не многим. Он только сильнее убедился в таланте Шан Сижуя. Это был небожитель, посланный на землю. Мирянам его не понять, Шэн Цзыюнь один способен постичь его величие.

Шан Сижуй неторопливо двигался по сцене, песня его лилась полноводной рекой, он полностью отдался представлению, стремясь показать себя Чэн Фэнтаю с самой прекрасной стороны и заслужить его прощение. Сегодняшний «Дворец вечной жизни» отличался от прошлого. Шан Сижуй и Ду Ци работали над либретто долгое время, и в их руках трёхдневная опера превратилась в четырёхчасовую квинтэссенцию лучших моментов: главное они подчеркнули, а несущественное – урезали, снова и снова они оттачивали текст, восполняя его недостатки, и Шан Сижуй испытывал огромное удовлетворение от проделанной работы.

Под руководством Шэн Цзыюня Чэн Фэнтай, казалось, начал что-то понимать, и даже некоторые тёмные места он расслышал, не прибегая к толкованиям соседа. Каждое слово, каждая услышанная им строчка пронзали его сердце. А затем безразличная улыбка мало-помалу исчезла с его лица, меж бровей залегла складка, взгляд его наполнился глубиной – пьеса захватила его, он с головой погрузился в игру Шан Сижуя.