Зимняя бегония. Том 1

Шан Сижуй, засомневавшись в том, что он верно понял слова Чэн Фэнтая, надолго оцепенел, а затем, запинаясь, прошептал:

– Второй господин, этим ведь… вы намереваетесь стать театром для меня?

Чэн Фэнтай улыбнулся:

– Верно. Ты сможешь встать посреди моей ладони и сыграть своё представление! – договорив, он увидел, что глаза Шан Сижуя засверкали от выступивших на них слёз, слова Чэн Фэнтая проникли прямо в его душу.

– Теперь я на самом деле боюсь, что и за всю жизнь мне не выпрыгнуть из ладони второго господина[100].

Шан Сижуй опустил голову, и из глаз его выкатились две слезинки. Чэн Фэнтай подошёл к нему, потянул со стула и заключил в свои объятия, похлопывая по спине.

Когда Шан Сижуй наплакался вволю, Чэн Фэнтай отвёз его домой и, добравшись до места, прошептал что-то Шан Сижую на ухо. Тот кивнул и нехотя, словно не в силах был расстаться, вышел из машины. Чэн Фэнтай дождался, пока он войдёт в ворота дома, и только тогда приказал Лао Гэ двигаться.

Распахнув ворота, Сяо Лай увидела отъезжающий автомобиль и невольно нахмурилась. Затем перевела взгляд на Шан Сижуя и, подметив его влажные глаза, красный нос, брови и уголки рта, в которых затаилась неясная пьяная усмешка, вовсе остолбенела: вот уже четыре года она не видела на лице Шан Сижуя столь живое выражение. Случившееся в Пинъяне глубоко его потрясло, и прежний бойкий и ловкий юноша превратился в человека, которого утомляло всё и вся, говорить он стал немного, им завладело невиданное прежде безразличие. Иногда на его лице появлялась улыбка, но подлинного веселья в душе не рождалось, радость или гнев – всё показывалось лишь на поверхности, не трогая его сердце. Как будто после Пинъяна бо́льшая часть души Шан Сижуя уже умерла. Но сегодня его лицо вдруг озарила светлая улыбка, идущая от самого сердца, и Сяо Лай это напугало ещё больше.

Шан Сижуй, не замечая Сяо Лай, прошёл мимо неё внутрь дома, развязывая шарф; но, стоило ему вспомнить, что этот шарф только что повязал ему сам второй господин, как руки его застыли, а улыбка на лице стала ещё шире. Перехватив шарф наподобие струящегося рукава, он взмахнул им, набрал полную грудь воздуха и, встав во дворе, устремил прямиком в небо громкий крик: «Ах! Прекрасная жена! Дождись нас, мы с тобой пройдёмся по садам!»[101]

Шан Сижуй обладал драгоценным голосом, отлитым из золота и приправленным чеканным серебром, и, хотя он пел в амплуа дань, мощи в его лёгких было не меньше, чем у актёров шэн. Одним криком он прорвал тридцать три неба и сотряс небесную печь, в которой Верховный достопочтенный владыка Лао[102] изготовлял свою пилюлю бессмертия. На дворе стояла глубокая ночь, и от его крика на востоке с плачем проснулись дети, а на западе залаяли щенки, проснулись все соседи на два ли[103] в округе, а с навесов посыпался снег, лежавший до этого плотным покровом. Какие-то поклонники оперы, заслышав этот крик, во сне повскакивали с кроватей и через несколько дворов стали превозносить его:

– Шан-лаобань! Как поёт-то, за милую душу!

Шан Сижуй воздел руки к небу, благодаря слушателей.

Сяо Лай, глядя на него, решила, что он снова тронулся рассудком.

Глава 18

Второй господин Чэн со всей серьёзностью подошёл к восхвалению актёра и, разумеется, делал это образцово. Когда Шан Сижуй давал представления, он заказывал пять-шесть больших корзин с цветами и посылал ко входу в театр «Цинфэн», чтобы их расставили по обеим сторонам от ворот. Подписаны корзины были всего двумя иероглифами: «Второй господин». После представления Шан Сижуй и Чэн Фэнтай в суровую зимнюю пору прогуливались вокруг озера Хоухай[104] и долго разговаривали. Чэн Фэнтай всегда любил болтать всякий вздор, а Шан Сижуй был ещё большим пустословом, стоило им только найти общую тему, и разговор шёл как по маслу, трёх-четырёх часов им не хватало, чтобы наговориться. Лао Гэ ехал за ними на машине, сопровождая на всем пути.

Вдруг Шан Сижуй остановился, опустил голову и дважды чихнул. Чэн Фэнтай поправил его шарф и с улыбкой сказал:

– Как только вернёмся обратно, я подберу тебе норковую шубу, она такая пушистая, Шан-лаобань в ней будет выглядеть очень забавно.

Шан Сижуй захлюпал носом и улыбнулся в ответ:

– Тогда я буду точь-в-точь как нувориш.

Чэн Фэнтай ответил:

– Это я в шубе словно нувориш, а Шан-лаобань будет как хитренький кролик. – Стоило ему произнести эти слова, как он тут же раскаялся. Шан Сижуй исполнял женские роли, был чувствителен к своему положению, а он, как назло, сравнил его с кроликом![105] Хотя во время разговора ему это и в голову не пришло. Он внимательно глянул в лицо Шан Сижуя, но тот, видимо, не усмотрел в его словах особого смысла, лишь наивно усмехнулся, сморщив носик, словно какой-то простачок.

Шан Сижуй похлопал Чэн Фэнтая по спине и с улыбкой проговорил:

– Второй господин, пора нам идти по домам, но я ещё столько всего вам не сказал.

Чэн Фэнтай взглянул на часы, время уже было позднее, но расставаться он не желал:

– Шан-лаобань, а что, если сегодня вы приютите меня у себя?

Глаза Шан Сижуя вспыхнули: