Зимняя Чаща

Но я ошибалась. Оказывается, мне вовсе не хочется быть одной. Не хочется спать в своей темной комнате и никогда вновь не почувствовать прикосновение рук Оливера. Не хочется, чтобы в моей жизни никого, кроме меня самой, не было. Без Оливера жить. Без моего бешено бьющегося в груди сердца, без того, чтобы знать, что точно так же бьется еще чье-то сердце в чьей-то груди.

Без этого моя жизнь кажется мне жалкой и никчемной.

Я Уокер, которая нашла свою ночную тень. Я Уокер, которая хочет, чтобы ее называли не только ведьмой. Считали не только девушкой, которой следует опасаться. Я хочу быть Уокер, которой можно довериться всем сердцем, которая будет вновь и вновь искать и находить то чувство, что копится во мне при каждом удобном случае. Да, я хочу быть любимой.

Любимой.

Любимой.

Любимой.

Безрассудно, глупо. Без причины, без оглядки, без постоянного опасения все испортить.

Я хочу его.

Я опускаю прижатые к глазам ладони и сквозь снежную бурю иду назад, к кладбищу. Иду, потому что у меня нет иного выбора. Потому что я должна увести Оливера оттуда, спасти его, не дать ему утонуть. И неважно при этом, помнит он меня или нет. Я от него все равно не откажусь, ни за что. Потому что я – Уокер. Потому что моя история вот так заканчиваться не должна.

Я успеваю сделать всего лишь несколько шагов – что называется, глазом едва успеваю моргнуть, – как вижу идущую вдоль берега сквозь метель фигуру. Парень.

Я моргаю еще раз.

Это он.

Я останавливаюсь, и у меня начинает жужжать в голове.

Сомнение и страх овладевают мной. Хочется плакать.

Оливер подходит ко мне, и время замедляется. Он поднимает свою голову, и мое разбитое сердце возвращается на свое место, срастается в единое целое.

Взгляд Оливера вначале шарит по земле, затем перескакивает на меня. Мы смотрим друг на друга, и я вижу, как пристально Оливер всматривается в мое лицо, как он старается вспомнить. Ищет забытые моменты прошлого, но не может их найти, потому что, глядя ему в глаза, я знаю, что он не помнит меня. Не помнит девушку, которая привела его из Дремучего леса в свой дом, уложила спать рядом с собой. Оливер поднимает свою руку, и я замираю, затаив дыхание. Не моргая слежу за ним. Думаю, что он хочет прикоснуться к моей шее, моему лицу, моей ключице, но его пальцы осторожно, едва заметно касаются моих волос. Я закрываю глаза, а он убирает назад свою руку.

Когда же я вновь открываю глаза, Оливер что-то держит в своих пальцах. Это маленькая веточка с зеленым колючим листиком на конце. Предвестница весны.

– Лес к тебе липнет, – говорит Оливер, не зная, что повторяет слова, которые я сказала ему в первый раз, когда он вытащил из моих волос такую же веточку. И было это наутро после того, как я нашла его и мы отправились в лагерь.

В моем горле стоит комок, по моему лицу расплывается улыбка.

Оливер держит в своей руке листик, застрявший у меня в волосах, когда я проснулась среди деревьев, раскинув по земле свои волосы. И может быть, может быть, Оливер вспомнит обо мне хоть что-нибудь. Вспомнит то, что не дает ему сейчас покоя.

Оливер прищуривает глаза, на мгновение выглядит так, словно ему обидно и больно от того, что он никак не может разобраться в тенях своих забытых воспоминаний. В вещах, которые еще не случились.

– Быть может, мы с тобой уже встречались когда-то? – спрашивает он, опуская свои брови. Волосы курчавятся у него за ушами, а вокруг нас падает снег.

Мне вновь очень хочется прикоснуться к нему пальцами, но я позволяю себе только кивнуть в ответ, опасаясь, что иначе Оливер может убежать прочь.

– Думаю, что да, – отвечаю я.

– И мне кажется, что тогда ты мне нравилась, – говорит он.

У меня по щекам начинают течь слезы, тяжелые, сладко-соленые. Слезы, которые я не в силах остановить.

– Думаю, что и ты мне нравился тоже.

Оливер протягивает руку вперед и стирает слезинку с моей щеки кончиком своего пальца. Затем стирает слезы с моего подбородка. Слегка улыбается, и я чувствую, что у меня сейчас могут подкоситься ноги.

Я больше не могу сдерживаться, я подаюсь вперед и прижимаю свои ладони к его груди. Оливер не пытается отпрянуть, и я чувствую ровный стук его сердца – тук, тук, тук. Оливер жив, жив. Раньше я никогда не слышала, как бьется его сердце – теперь слышу. Легкие Оливера дышали, да. И глаза моргали, и кожа могла стать то теплой, то холодной, а вот сердце у него в груди никогда не стучало, словно не могло вспомнить, как это делается. Но теперь оно пульсирует под моими ладонями, и от этого пробегает дрожь по всему моему телу.

Дыхание морозным облачком слетает с губ Оливера, и он придвигается ближе ко мне – теперь нас разделяет всего несколько сантиметров. Оливер берет меня за руку. Сам он на самом деле не помнит ничего, но знает, что помню я.

И этого, быть может, достаточно.

– Ты дрожишь, – говорит Оливер. Затем подносит мои руки к своим рукам и дует на них, согревая своим дыханием. – Может, пойдем куда-нибудь? – спрашивает он.

Я киваю, однако ноги мои не двигаются, сердце слишком частит, деревья вокруг качаются и хлопают на ветру.