Зимняя Чаща

Потому что я ведьма, за которую они меня принимают. А это значит, что меня следует бояться.

Вновь смотрю на Оливера, который дышит так глубоко, что у меня от этого кружится голова.

– Прошу тебя, – говорю я и слегка улыбаюсь. На секунду мне кажется, что Оливер готов улыбнуться мне в ответ, его взгляд смягчается, а глаза становятся нежно-зелеными, как листва на восходе солнца. – Пойдем со мной.

Он приоткрывает рот и расслабленно опускает плечи.

Но тут у него за спиной каркает Джаспер.

– Она точно пытается охмурить тебя, чувак. Не позволяй ей прикасаться к тебе.

– Я знаю, что ты меня не помнишь, – говорю я Оливеру, не обращая внимания на Джаспера. – Зато я тебя помню. И знаю, что если ты останешься с этими парнями, случится что-то очень нехорошее, – я сглатываю и повторяю: – Пойдем со мной, пожалуйста.

Знаю, что Оливер ничего не понимает, что все мои слова для него бессмыслица, но я медленно – чтобы не испугать – протягиваю руку и касаюсь его скулы, его шеи, надеясь, что он вспомнит. Ведь где-то в его голове должна сохраниться память о том, как я касалась его раньше. О том, как он смотрел на меня такими же вот глазами и наклонялся вперед, чтобы прижаться к моим губам своими губами. Должна, должна была сохранить все это его память.

– Чувак, – писклявым голосом говорит Ретт. – Не давай ей к себе прикасаться. Она, быть может, прямо сейчас тебя околдовывает, прямо сейчас крадет твою душу. Если так пойдет, к завтрашнему утру свое собственное имя вспомнить не сможешь.

Но я не свожу своих глаз с Оливера, мысленно заставляю его вспомнить, вспомнить, вспомнить, и он наконец тоже прикасается ко мне – хотя, надо признать, не ласково и нежно. Нет, он довольно грубо хватает мою руку и твердым, быстрым движением отводит ее в сторону от своей щеки. Затем он меня отпускает.

– Убирайся отсюда ко всем чертям, ведьма! – говорит Ретт, и в этот момент мое сердце обрывается и проваливается куда-то вниз, в живот. Ретт перелезает через изгородь и направляется ко мне, размахивая на ходу руками так, словно я птица, которую он хочет вспугнуть так, чтобы она тут же улетела назад, в свой лес, в свое гнездо. Мне холодно. Я чувствую себя маленькой и одинокой. – Давай-давай, а не то мы привяжем тебя к дереву и подожжем. Посмотрим, на самом ли деле ведьмы горят так же хорошо, как об этом в кино показывают.

И я знаю, что Ретт в самом деле вполне способен на это. Что все они трое способны на ужасные вещи. Они ворвались в мой дом и утащили меня в лес – не удивлюсь, что и привязать меня к дереву им ничего не стоит. Привяжут, хворостом обложат и подожгут – просто для того, чтобы посмотреть, повалит ли у меня черный дым изо рта и ушей, когда я начну гореть. Тем более что сейчас они пьяны. Ну, и глупы, конечно, как всегда.

– Оливер, – вновь шепчу я, отступая на шаг назад, дальше от парней и чувствуя, как разрывается мое сердце, как мечется между прошлым и будущим мой потерявший счет времени разум. Я знаю то, что в этом времени еще не случилось, но может случиться, если Оливер выйдет на неокрепший лед озера.

Ветер свистит в деревьях, небо скрылось за пеленой падающего снега. Буря крепчает.

– Я же тебе говорил, что она чокнутая, – замечает Джаспер, причем достаточно громко, чтобы я тоже это услышала. Отступаю еще на шаг назад и еще, не сводя при этом глаз с Оливера. Мне хочется, чтобы он что-нибудь сказал, крикнул парням, чтобы те остановились, прекратили, чтобы оставили меня в покое. Мне хочется, чтобы он пошел со мной. Но Оливер стоит молча. Все его чувства ко мне, все слова, которые он говорил, – все теперь забыто. Упорхнуло, забилось в самые темные уголки его памяти.

Оливера, которого я знала, больше нет. Исчез тот Оливер.

Ретт следит за каждым моим движением, и на мгновение мне кажется, что он может броситься, схватить меня за руку и потащить назад, на кладбище. Поступить со мной как с вещью, которая действует ему на нервы.

Поэтому я поспешно ухожу по снегу вокруг озера и иду до тех пор, пока не перестаю видеть парней за снежной пеленой. Клянусь, я буквально слышу, как трещит, разрываясь, мое сердце.

Останавливаюсь я, почти дойдя уже до пристани, и прижимаю ладони к глазам, чтобы сдержать выступающие слезы. Не так все должно было повернуться, совсем не так.

Не так должна заканчиваться эта история.

Глубокий шрам чувствую на своей душе, и эта рана никогда не заживет. Задерживаю дыхание до тех пор, пока у меня не начинает болеть грудь, пока не начинают гореть легкие, ища глоток свежего воздуха. У меня над головой все сильнее разыгрывается буря, а я делаю долгий глубокий выдох, чувствуя пробегающий у меня вдоль спины холодок, проникающий в стороны и крепко прихватывающий каждое ребро. Я всегда боялась того, что я не настоящая Уокер. Боялась закончить как моя мама, став циничной и страшащейся быть тем, кто она есть. Я всегда думала, что мне хочется быть одной, совершенно одной в этих лесах. Там, где ничто не может причинить мне вред, где никто не посмеет назвать меня лунатичкой. И зимней ведьмой не назовет, и сумасшедшей, и дикаркой тоже.