Зимняя Чаща

– Ты не понимаешь, Нора, – тяжело сглатывает Оливер и вновь переводит свой взгляд на меня. – Это не был несчастный случай. Они знали, что делают.

У меня в груди образуется ледяной ком.

– Кто? – спрашиваю я.

– Все они.

– Они все хотели, чтобы Макс умер?

Оливер молчит – как глухая полночь, как партизан молчит, – и тогда я спрашиваю:

– Теперь ты помнишь, что случилось?

Может быть, он именно поэтому стоит у меня на крыше, следя, не появились ли парни? Потому что к нему память вернулась? Потому что теперь он помнит каждый миг того, что произошло тогда на озере с Максом и остальными?

Оливер медленно и осторожно разжимает руки.

– Теперь все равно уже поздно. Мы не можем отменить, что сделано.

Его грудь высоко поднимается при каждом вдохе, темные бездонные зеленые глаза так несчастны, что меня, я чувствую, снова притягивает к нему. И хотя я читаю на его лице сомнение, и страх, и гнев, хотя я знаю, что есть вещи, о которых он не хочет говорить, – я могла бы приподняться на цыпочках и прижаться губами к его губам. Могла бы развеять его мысли и затаившееся в глубине его глаз беспокойство. Могла бы взять и стереть все, что мучает его. Успокоить. Ведь я же Уокер, и я должна уметь делать это. Ведь простая же, по сути, вещь: берем память, берем смерть и все исправляем.

Вот только неспособна я на такое и изменить ничего не могу. Потому и не наклоняюсь вперед, не целую его при свете желтоватой Луны. Я просто стою и смотрю на Оливера, и жду, когда он заговорит. А когда он делает это, его слова для меня как уксус и соль на открытую рану, которая никогда не заживет.

– Я не хочу причинять тебе боль, – вот что говорит Оливер, и внешние уголки его глаз опускаются вниз.

– Не причинишь, – говорю я так, словно уверена в этом.

Он оглядывается на деревья, и меня до мозга костей пробирает ужас, извивается внутри меня, протачивает ходы в моем теле, словно корабельный червь в древесине.

Оливер трясет головой: не верит мне.

– Я не хочу пугать тебя.

– Я не боюсь, – отвечаю я, хотя прекрасно знаю, что боюсь, что от страха все сжимается у меня внутри. Я боюсь поверить Оливеру, позволить этому чувству превратиться в молот, который ударами изнутри расколет меня на части.

«Мы любим мучительно, – часто повторяет мама. – Всем нашим сердцем любим. Но и раним тоже легко».

Она всегда опасалась своего собственного беспечного сердца, своих прошлых ошибок, боялась того, кто она есть на самом деле. И я не хочу быть похожей на нее: циничной, и пугливой, и в первую очередь полной сомнений.

Оливер придвигается ближе ко мне, и я думаю, что он собирается поцеловать меня, но вместо этого говорит, легко притронувшись ко мне:

– Ты вся дрожишь.

Мое тело действительно бьет дрожь, холод слизывает прямо с моей кожи те немногие остатки тепла, что еще сохранились во мне. Но я говорю:

– Я в порядке.

Оливер сжимает мою руку, притягивает меня к себе, и я, уткнувшись головой ему в грудь, чувствую на своих волосах его дыхание. Он обнимает меня, а мне хочется плакать, у меня такое чувство, будто это все в последний раз.

– Нужно отвести тебя в дом, – говорит Оливер, но я не хочу в дом, хочу стоять здесь, с ним, даже если от холода превращусь в камень.

Но Оливер подсаживает меня в окно, и я чувствую себя слишком слабой, чтобы сопротивляться, и мы снова оказываемся в моей комнате на чердаке.

У меня дрожат ноги, и я поскорей заползаю в кровать, натягиваю одеяло до самого подбородка, а Оливер тем временем с грохотом закрывает, а затем запирает окно. Так, будто это отрежет нас от вещей, которых мы оба боимся больше всего на свете.

– Ты можешь остаться здесь со мной? – спрашиваю я, когда Оливер начинает двигаться к лестнице. Мой голос дрожит. – Пожалуйста.

Мне ужасно не хочется оставаться одной в этой жуткой темноте. С холодной как лед кожей. Я притрагиваюсь к тому месту на моем пальце, где раньше было бабушкино кольцо. Без него палец кажется мне голым. Кольцо стало моим невольным, случайным приношением озеру. Таким же, как ценные вещи, которые бросали в воду старатели, чтобы умаслить деревья.

Оливер оглядывается, словно следя за чем-то, чего я не вижу. Догадываюсь, что это идет внутренняя борьба: Оливеру хочется остаться со мной, но при этом он боится того, что может сделать. Или того, что он может сказать. Оливер соорудил вокруг себя защитную стену из камня, металла и болезненных воспоминаний. Раньше в его глазах читалась лишь растерянность. Черная пустота вместо того, о чем он забыл. Теперь это стена из теней. Высокая и толстая.

И все же Оливер кивает, возвращается и ложится рядом со мной.

Возможно, ему тоже не хочется быть одному.

От Оливера пахнет снегом, и я прижимаюсь к нему, словно маленькая ракушка. Рука Оливера лежит на моей талии, я чувствую его дыхание. Он мог бы прикоснуться губами к мягкому местечку за моим ухом, мог бы провести пальцами по моим волосам, но вместо этого он только обнимает меня. Согревает своим телом.