Зимняя коллекция смерти

«Если не глазами, то хоть ушами поприсутствую при столь знаменательном событии», — решил Филипп, забывший страх перед наказанием от брата Веринхара за нерасторопность и еще более страшным наказанием от Господа за суетные стремления и праздномыслие. Ибо случилось, что тайны святого места оберегал в тот день смертоносный клинок. Когда Филипп дошел до очередной ниши, откуда раздавался властный бас господина нашего, он пригнулся, дабы не задеть головой свода, протиснулся в нишу на полкорпуса и был поражен в шею стремительным ударом. Не вытягивай шею свою в пустом любопытстве, а преклони главу долу — учат отцы святые, да не все их учению спасительному следуют.

* * *

После общей молитвы в храме цезарь и новоявленный аббат Николай проследовали на трапезу в рефекторий Галла. Святым уставом монахам запрещено вести праздные разговоры, а предписывается пребывать в благочестивом молчании, в особенности же по пути в рефекторий, ибо миряне принимают пищу для удовольствия, монахи же — чтобы поддерживать бренное тело служения Господу ради. Но не для цезаря писаны уставы монашеские.

Господин наш находился в прекрасном расположении духа, а оттого без умолку болтал с аббатом и старшими братьями. Ближние его — герцог Швабский и маркграф Фриульский — не отставали. Все им было интересно: как это монахи не испытывают утренних позывов к опорожнению семени и почему слугам Божьим не подобает носить бород. Ведь босое лицо — удел баб да швулиев, как простецы называют содомитов. Ибо идиоты верят, что в волосах мужская сила заключена, поэтому-то народ саксов и прочие племена не стригут волосы ни на голове, ни на лице и на зверей лесных похожи. Аббат Николай отвечал на эти наивные вопросы по совести. Не является монах ни мужчиной, ни женщиной, а по праву причисляет себя к среднему роду. Древние, во тьме суеверий находившиеся, называли род этот андрогинами, мы же, просветленные, уподобляем его ангелам. Монах бреет бороду и корону священную принимает, то есть выстригает волосы на макушке, дабы отринуть суетную славу мирскую и само имя мужское. Депиляция есть путь, бритвой к Господу проложенный, и да не коснется голов наших мерзостная гребенка во веки веков.

По заведенному порядку господин наш и ближние его уселись за стол аббата, который венчал два длинных, расположенных параллельно другу другу стола для братии. В рефектории установилась тишина. Аббат поднялся и начал молитву:

— Отче наш, сущий на небесах…

— Ик! — громко провозгласил захмелевший император Рима.

— Да святится имя твое…

— Ик! — не унимался цезарь. Аббат Николай принялся произносить молитву строже и громче, дабы заглушить глас августейшей плоти.

— Хлеб наш насущный давай нам на каждый день!

— Ик… Прости, отче!!! Говорил же, колбасы мне надо, чтоб вино зажевать.

Но Николай будто не услышал слов монарха, только насупился и добавил металла в голос:

— И не введи нас во искушение… — на этой фразе дверь в рефекторий приоткрылась, Николай увидел испуганное лицо Веринхара, подававшего настоятелю какие-то знаки. Вместо беспокойства аббат ощутил ярость и мигом добавил к этой обиде все предыдущие, нанесенные келарем в течение трудного дня: и заснеженного петуха, и именование храма Божьего махиной, и слово «шельма». А тут еще цезарь…

— Ик! — вновь сообщил господин наш.

— Ибо твое есть царство, и сила, и слава вовеки. Аминь, — с облегчением закончил аббат и благословил скудную пищу: в небольших глиняных чашках было немного бобов, по центру столов лежал хлеб. Монахи, назначенные рефектоариями, стали раздавать братьям ложки: были случаи, что ложки — к стыду — пропадали из рефектория. Тогда еще отец Аннон благословил ложки выдавать перед трапезой, а после — забирать, дабы не подвергать братьев искушению. Закончив с сервировкой, рефектоарии принялись разливать вино по небольшим глиняным чаркам, стоявшим подле каждого инока, — не более гемины, как предписывает святое правило, ибо сказано: «Хотя мы читали, что у монахов вообще не должно быть вина, но поскольку в наши времена внушить это монахам невозможно, то следует нам по крайней мере знать, что нельзя напиваться до пресыщенности, но пусть пьют умеренно, ибо вино даже мудрых ведет к отступничеству».

В углу на аналое разместился отрок и устремил свои ясные, не испорченные возрастом очи на аббата, ожидая, когда тот подаст знак начать благочестивое чтение. Ведь и за едой мысли братии не к плотскому обращаться должны, а к горнему. Но аббат на отрока даже не смотрел. Он был занят разговором с братом Веринхаром, который по окончании молитвы прошмыгнул к настоятелю и что-то шептал в самое его ухо. Лицо отца Николая становилось мрачнее и мрачнее.

В этот миг двери рефектория распахнулись, и в комнату с шумом ввалилась компания сатириков и гистрионов. Одни дули в дудки, другие били в бубны, третьи, по варварскому обычаю, елозили смычками по струнам, натянутым на деревяшку. Простецы называют этот инструмент скрипкой, потому что голос его скрипу телеги подобен и ухо благородное терзает.