Зимняя коллекция смерти

На небольшой площади у западных ворот храма столпилось множество людей. Вся братия св. Галла, ученики монастырских школ, вассалы обители со своими штандартами. Подлый же народ в пределы монастыря не допустили. Хотя для Господа нет ни раба, ни свободного, а все и во всем Христос, только глупец будет загонять в одно стадо и волков, и овец, и быков, и куниц. Каждому свое место в этой жизни предназначено. Простецам подобает приветствовать цезаря только издали, дабы близость чумазых величию его не нанесла оскорбления.

Грянули колокола, наполнив торжествующим гулом всю долину святого Галла и отражаясь многократным эхом от гор и холмов, обрамлявших ее. Николай вышел вперед толпы на три шага. Одет он был, как и прочие монахи, в черную шерстяную тунику, препоясанную кожаным черным ремнем, но по осанке и уверенному взгляду было очевидно: все здесь дети его, ибо настоятель есть отец братии и викарий Христа. Хотя цезарь еще не совершил над Николаем обряд инвеституры, братия его уже выбрала. Со времен Пипина, короля франков, место это пользовалось правом свободного избрания себе настоятеля. Но свобода сама по себе нужна только безумцу, благо для человека — в служении. А потому без инвеституры Николай — не аббат, а смиренный раб Божий, алкающий милости и защиты августейшего цезаря.

Впереди показались всадники. Их стальные шлемы сияли на солнце, словно нимбы святых. «Воистину небесное воинство», — прошептал Николай. И стал считать. Один, два, три, вот еще двое с императорским штандартом, трое, опять двое. Силы небесные, сколько же их? Восторг сменился беспокойством. «Прокормим ли мы такую ораву слуг господина нашего?» Цезарю и войску его нет никакой возможности жить на одном месте, ибо нет таких мест в мире, которые смогли бы прокормить столь великое множество людей. Вот и ездит августейший наш господин по обширным землям своим, дабы слуги его были всегда сыты, а подданные не роптали из-за долгого присутствия отца отечества на одном месте. «Все мы странники в этом мире, — хотел было пофилософствовать Николай, но не сдержался: — Однако экая прорва народа!» Шлемы, копья, стяги, повозки. Река закованных в броню людей грозно надвигалась на его маленькую тесную обитель.

Достигнув монастырских ворот, река встала и из глубин ее выехал всадник на белом коне. Несмотря на грузность и возраст — длинные седые волосы ниспадали из-под шлема на плечи, а сизая борода торчала в разные стороны, — человек держался в седле молодцевато и уверенно. Они стояли друг напротив друга — брат Николай и цезарь. Было видно, как Оттон щурится, пытаясь признать в поседевшем и осунувшемся монахе с голубыми глазами красивого юношу, таланты которого он когда-то отметил. Слуги помогли господину спешиться. Оттон подошел к Николаю, приглядываясь, словно не был уверен, что перед ним тот, кого он ожидал увидеть. Монах со смирением, подобающим слуге Божьему, преклонил голову, сохранив прямую осанку, и молвил:

— Блажен грядущий во имя Господне!

— Здравствуй, отче… Постарел-то как. Теперь никто не скажет, мол, какой из тебя монах с таким-то хорошеньким личиком. Личико стало совсем никуда, скукожилось, словно рваный башмак… А помнишь, как мои бабы по тебе сохли, когда ты им стишки читал?

Николай смиренно прикрыл глаза, а потом ответил:

— Ну и ты, цезарь, не помолодел. Власть приличествует людям мудрым. Годы же есть зерцало мудрости.

— О, узнаю своего Клауса, — весело ответил Оттон. — Складно излагаешь, — он дружески потрепал монаха по плечу, — хороший моему Галлу будет аббат. Где тут палка, что я должен тебе вручить?

— Святой пастырский посох, цезарь, находится в зале капитула.

— Ну пошли, а потом выпьем — во рту пересохло, — цезарь обнял Николая, обдав запахом лука и гнилых зубов.

— По обычаю нашему, господин, надлежит нам тебя прежде восславить. — Николай сделал знак наставнику школ, стоявшему рядом с отроками, облаченными в белое, и тот взмахнул руками. Отроки старательно, а оттого монотонно запели по-латыни:

Светлый праздник в курятнике Галла,
Радуется каждая тварь:
К нам приехал, к нам приехал
Господин наш Оттон дорогой.

Когда дети в третий раз обреченно повторили эти слова, Оттон, не понимавший по-латыни, спросил Николая:

— О чем поют, отче?

— Ликуют, цезарь, что ты приехал.

— А-а, — глубокомысленно протянул Оттон. — Ну, пойдем, выпьем уже.

Николай сделал знак наставнику школ, и мальчики умолкли. Оттон дружески обнял монаха, который рядом с его грузной исполинской фигурой казался щепкой, и властно повел к воротам храма. За ними осмелились следовать немногие.

— Стар я стал, — сказал Оттон. — Сына моего Людольфа пережил, дочу схоронил. Брат мой, епископ Бруно Кёльнский, хворый совсем, умру я скоро, Клаус.

— Времена и сроки одному Господу ведомы, ты же, господин, не должен таких речей говорить. Цезарь вечен.

— Как же я вечен?