Зимняя луна (Ад в наследство)

– Я тоже. Что встретил тебя.

– Ты скоро будешь снова со мной, дома.

– Скоро, – сказал он, хотя знал, что пролежит в реабилитационной больнице еще много недель.

– И больше не будет ночей в одиночестве, – добавила она.

– Не будет.

– Всегда вместе.

– Всегда. – Его горло сжалось, и он испугался, что сейчас расплачется. Он не стыдился плакать, но не думал, что кто-нибудь из них двоих найдет утешение в слезах. Им нужна вся сила и решительность для борьбы, которая еще впереди. Джек с трудом сглотнул и прошептал:

– Когда я вернусь домой…

– Да?

– И мы сможем снова быть вместе в постели….

Приблизив свое лицо к его, она тоже прошептала:

– Да?

– Ты будешь делать для меня кое-что особенное?

– Конечно, глупый.

– Ты будешь одеваться как сиделка? Это меня вправду возбуждает…

Хитер замигала от удивления, потом разразилась смехом, и махнула его холодной губкой по лицу:

– Животное!

– Ну тогда, как насчет монашки?

– Извращенец!

– Герл-скаут?

– Мой милый, смелый и забавный извращенец!

Если бы у него не было хорошего чувства юмора, он бы не смог быть полицейским. Смех, иногда черный смех, был щитом, который позволял проходить, не пачкаясь, сквозь грязь и безумие, в котором большинство полицейских вынуждены действовать в наше время.

Чувство юмора помогало выздоровлению и позволяло не поддаваться боли и тревогам, хотя была одна вещь, над которой Джеку было тяжело смеяться, – его беспомощность. Он приходил в ужас от того, что нуждается в помощи при самых примитивных физических действиях и регулярном промывании клизмой. Неделя за неделей отсутствие уединенности в такого сорта делах становится все более и более унизительным.

Еще хуже быть привязанным к кровати, в твердом захвате гипса, без возможности бегать или шагать, или даже ползать, если случится внезапная катастрофа. Периодически его охватывала уверенность, что больница скоро будет сметена огнем или повалена землетрясением. Хотя он знал, что персонал хорошо натренирован на действия в чрезвычайных обстоятельствах и что его не бросят в жертву пламени или смертельному весу рушащихся стен, время от времени его охватывала необъяснимая, иррациональная паника. Часто посреди глубокой ночи слепой ужас сжимал его сильней и сильней с каждым часом и отступал постепенно лишь под напором логики или усталости.

В середине мая Джек испытал глубокий восторг и безграничную благодарность медикам, которые не позволили ему лишиться возможности двигаться. Наконец он имел в своем распоряжении ноги и руки, мог упражняться ритмически сжимая резиновые шарики и выписывать кривые руками с небольшим весом. Мог почесать нос, если тот зудел, покормить себя до некоторой степени самостоятельно, высморкаться. Он испытывал благоговение по отношению к людям, которые страдают перманентным параличом ниже шеи, но быстро возвращаются к удовольствию от жизни и встречают будущее с надеждой, потому что знал, что не обладает их мужеством или характером, не важно, был ли он выбран лучшим пациентом недели, месяца или столетия.

Его лишили ног и рук на три месяца, и он был так придавлен отчаянием! А если бы он не знал, что когда-то сможет встать с кровати и снова выучиться ходить примерно к тому времени, когда весна перейдет в лето, то перспектива долговременной беспомощности свела бы его с ума.

За окном его палаты на третьем этаже он мог видеть только крону высокой пальмы. Много недель Джек провел час за часом наблюдая, как ее листья дрожат от легкого бриза или неистово сотрясаются от штормового ветра; ярко-зеленые на фоне солнечного неба, хмуро-зеленые на фоне угрюмых облаков. Иногда проскальзывали через эту обрамленную часть неба птицы, и Джек волновался при каждом кратком их полете.

Поклялся, что, когда встанет на ноги, никогда снова не позволит себе сделаться таким беспомощным. Он знал о высокомерии этой клятвы: его способность выполнить ее зависит от капризов судьбы. Человек полагает, а Бог располагает. Но по этому поводу он не мог смеяться над собой: никогда не будет снова беспомощным. Никогда! Это был вызов Богу: Оставь меня в покое или убей, но не вводи опять в этот грех.

* * *

Капитан Лайл Кроуфорд, посетил его в третий раз вечером третьего июня.

Кроуфорд был невзрачным человеком среднего роста и среднего веса, с коротко стриженными каштановыми волосами, карими глазами и смуглой кожей – все практически одного оттенка. Он был одет в костюм от Хаш Паппис: шоколадно-коричневый пиджак, желтовато-коричневую рубашку, как будто его главным желанием было выглядеть настолько незаметным, чтобы сливаться с любым фоном и, может быть, постигнуть невидимости. Капитан носил на голове коричневую кепку, которую снял и держал обеими руками все то время, что простоял у кровати. Он медленно говорил и быстро улыбался, но имел столько благодарностей за отвагу, сколько не набралось бы у любых других двоих полицейских в департаменте. Он был лучшим, прирожденным лидером из всех, кого Джек только встречал.

– Как дела? – спросил Кроуфорд.

– Моя ведущая рука поправляется, а вот помогающая – все еще паршиво, – сказал Джек.

– Главное – не стискивать ракетку.