Зимняя рябина

– А так… В последнее время слишком часто эту обидную фразу повторяешь, что Катя мне не родная дочь. И я прошу тебя – перестань! Ты же знаешь, что Катя мне роднее родной… Знаешь, как я ее люблю…

– Тогда пойдем со мной в гости! Мы ведь не просто так идем, мы ради дочери идем! Ну, чего ты молчишь? Я что-то ужасное опять сейчас говорю, да?

– Хорошо, Лена… Как скажешь. Конечно, я пойду в гости, если так надо. В сером костюме пойду…

Лена кивнула удовлетворенно, хоть лицо ее и оставалось обиженным. Подумав немного, спросила с прежним напором в голосе:

– А мне какое платье надеть, Вань? Что ты мне посоветуешь?

– Ну, тут уж ты сама, Лен…

– Тебе все равно, да, какое я платье надену? Все равно, как я буду выглядеть, да? Ладно, ладно, можешь не отвечать… Я спать пошла. И ты не засиживайся… Если тебе все равно, какое на мне будет платье, то помни хотя бы, что жена у тебя есть как таковая…

В голосе ее явно слышались обиженные нотки, и понятно было, что вовсе не в том дело, какое она выберет платье. Наверное, ее агрессия и объяснялась этим его равнодушием, стремлением не участвовать в диалоге, выйти из него поскорее. Все это он понимал, да. Но сделать ничего не мог. Играть в искреннюю заинтересованность не мог. Не умел просто.

Он сам себя не узнавал, если честно. Такое иногда было чувство, будто перестал быть. Перестал жить. Перестал работать с удовольствием. Что перестал видеть все вокруг как раньше. То есть видел, но казалось, в одном только черно-белом варианте, без красок, без обычной игры тени и света. Будто было у него нутро и вдруг переместилось куда-то, осталось там, где хотело. Там… В уральском поселке Снегири, где живет эта женщина…

Как она сказала, когда прощались? Я буду думать о тебе, всегда буду с тобой, ты почувствуешь… Но ведь не этого она хотела, наверное? Чтобы вот так… Чтобы он сам себя без нее потерял?

И что теперь делать? Как жить?

Дни проходят, а жизни нет. Можно отправиться в гости, можно заниматься приготовлениями к свадьбе, можно ходить на работу каждый день… И не жить. И сколько это будет продолжаться – неизвестно. Может, это навсегда с ним случилось, надо как-то привыкать к этой серой маетности.

Но зачем привыкать? Зачем? И разве надо – привыкать? Может, надо решать что-то? Хотя бы для себя решать…

А ведь всего неделя прошла, как он с Аней расстался. А кажется, будто год. Да что там год! Целая жизнь прошла…

– Вань! Ты долго будешь там полуночничать? – услышал он сверху Ленин голос. – Уже час сидишь за столом, в окно смотришь… Поднимайся в спальню, мне поговорить с тобой надо!

– Да, иду… – нехотя встал он с места. – Иду…

Лена сидела на кровати в ночной рубашке, подогнув под себя ноги и глядя на него настороженно. Он сел на свою половину кровати, спросил почти обреченно:

– О чем ты хочешь поговорить, Лен? Может, мы завтра поговорим? Поздно уже…

– Нет, сейчас! – нетерпеливо вскинула она голову. – Именно сейчас поговорим, потому что я тоже так не могу! Мне надоело, понимаешь?

– Что тебе надоело?

– А то! Я хочу знать, что с тобой происходит, Вань, я хочу, чтобы ты мне все объяснил. Почему ты таким хмурым стал в последнее время? Что с тобой случилось? Ты заболел? Скажи мне, Вань, ради бога… Объясни…

Она потянулась к нему всем корпусом, положила руки на плечи, требовательно заглянула в глаза. И ничего не поделаешь, надо смотреть в ее глаза, не отвернешься. Если со стороны глянуть – такая чудесная семейная картинка, так все красиво… Заботливая жена беспокоится о муже, тянется к нему, обнимает за плечи. Вечер, спальня, жена соскучилась… А он сидит как истукан, смотрит на нее и будто не видит. Кретин, одним словом. Не орел. Или как там еще этих самых «не орлов» обзывают – это все про него.

– Я так соскучилась, Вань… – потянулась к нему Лена, красиво высвобождая из-под кружева рубашки гладкое белое плечо. – Так соскучилась…

– Не надо, Лен! Не надо… Не сейчас…

Он не хотел этих обидных слов говорить, само вырвалось. И Лена как-то странно растерялась, застыла немым изваянием. Потом спросила на высокой, слезной, почти срывающейся ноте:

– Да что с тобой такое, Ваня? Ты же… Ты же никогда раньше таким не был… Ты же обижаешь меня сейчас, неужели ты этого не понимаешь? Я что, перестала быть для тебя желанной? Но это же… Это так оскорбительно… Это невыносимо просто…

Заплакала, отвернулась и как-то совсем некрасиво, на четвереньках, быстро переползла на свою половину кровати, юркнула под одеяло, закрылась с головой.

Обидел… Зачем он ее обидел? В чем она перед ним провинилась, в чем? Ведь не в том же, что стала чужой в одночасье, что он ее разлюбил?

Или… Или не любил никогда?

Подумал так и сам испугался этой мысли. Как же это – не любил? Они же столько лет вместе… Изо дня в день, из ночи в ночь… Да ему раньше и в голову такое не могло прийти – как это, не любит?

Он видел, как дрожит от рыданий ее тело под одеялом, и все равно сидел как истукан. Не мог заставить себя сделать то, что в такой ситуации делают те, которые не истуканы и не кретины. Вдруг Лена рывком сбросила с себя одеяло, повернула к нему заплаканное лицо, спросила почти злобно: