Зимние Дацзыбао

Танзаниец, Чарльз Натаниэль Мвакатумбула, был весельчак, компанейский парень, свой и из хорошей семьи. Был он сыном генпрокурора Дар-эс-Салама, и семья его была не из простых: прибрежный торговый род, давший немало местных чиновников в английские колониальные времена. Парень обладал мягким юмором, без заморочек одалживал друзьям переписать сверхдефицитные диски (именно он приволок в Москву роскошную пластинку группы «Бони Эм» «Оушен оф фантази») и принципиально не носил джинсов, убеждая всех, что это одежда докеров и ИНЖЕНЕР не должен до такого опускаться. Ходил в костюме, вызывая ассоциации с комсомольскими активистами, которые носили примерно то же самое. Народ Чарлика очень любил, но его отношения к джинсам понять не мог по определению. Дикие были, хотя и учились в Москве. Костюм – купи, носи. Они на каждом углу продавались. Инженеры в СССР тоже были не в дефиците… Кто знал, что в Африке местных кадров тогда в принципе не было… До сих пор выпускники наших вузов в большой цене.

Чарли у него было ВТОРОЕ имя. Первым было Натаниэль, но ему сразу честно сказали, что с бодуна этого никто не выговорит, так что до самого конца учёбы в Москве он теперь Чарли, и он с этим мудро не спорил. С ним можно было выпить пива, послушать музыку, потрепаться о том о сём или на практике сходить на дискотеку, покадрить местных девочек. Там за ним следили, чтобы местные не забили – они дико чужаков не любили. Но они и всех москвичей не любили, вне зависимости от того, из какого города или страны те изначально были. Такие драки на этих практиках были… Триста на триста в Магнитогорске, на обзорной, в 1977-м. Или в 1978-м в Челябинске, где был не весь курс, а одна группа, и там дело было уже серьёзнее. А у старшего брата в Жданове, как тогда назывался Мариуполь, вообще могли пристрелить. Да и в Абхазии, в Пицунде, в студенческом лагере разборки с местным народом были, вплоть до смертельных исходов. Только девочки там были наши, а приставали к ним местные. Но это на выезде. В Москве у Чарлика девочка была постоянная, и это никого не заморачивало.

Второй, Канида, был сволочь. Народ наш это быстро просёк и держался от него подальше. В обычной ситуации ему бы быстро намылили холку, но иностранцев бить было нельзя. Гнали за это и из комсомола, и из института. Взашей. Органы бдили, партия и комсомол тем более. Интернационализм интернационализмом, но по рогам в Стране Советов чужаку тогда могли дать легко – примерно так же, как сейчас можно огрести в Нью-Йорке в испанском Гарлеме или в неблагополучном районе какого угодно американского мегаполиса. Некоторые в самых центрах расположены, как в Майами. И ничего. Канида был бездельник и дурак, но это было не главным его недостатком. Главным было то, что был он нацист. Не националист, а самый настоящий наци – только чёрный. Единственной темой разговоров у него было то, как его племя, которое соседи угнетают, а проклятые белые веками не давали их вырезать поголовно, поднимется и всё-таки всех, кого не любит, перебьёт. Говорить он мог об этом на протяжении часов с такими подробностями, что не набить ему морду было очень сложно.

Он с наслаждением описывал, что они будут делать с женщинами и детьми врагов, после того как убьют всех мужчин, как они будут их пытать, жечь живьём, насиловать и грабить – и для ребят из не самых благополучных провинциальных городов СССР, которые многое в своей жизни видели и участвовали не в одной драке и не в одной поножовщине, всё это было как описание зверств нацистской зондеркоманды в Хатыни. Так что терпели его с трудом. Его девица – какая-то лимитчица с Украины – лелеяла хрустальную мечту, что он на ней женится и к себе за границу увезёт. Он её насмешливо называл «француженкой» и делил её общество с приятелями, которые к нему ходили в гости, что по тем временам приводило общежитие в ступор. Времена были не то чтобы целомудренные, но групповой секс не приветствовался и воспринимался как дикое экзотическое извращение. Тем более что относился Канида к своей подружке как к вещи, и, когда она покидала общагу, открыто говорил, что увезёт её на родину исключительно для того, чтобы продать в бордель, прикидывая цену.