Зимние расследования

Оказывается, первая песня на текст стихотворения Петрова-Скитальца «Колокольчики-бубенчики звенят…» появилась в 1905 году. Ее написал композитор Михаил Карлович Штейнберг. Романс имел большой успех, стал настоящим шлягером – только пластинок с ним в разных артистических интерпретациях было выпущено более десятка. Поисковик утверждал, что трудно было найти исполнителя, в репертуаре которого не имелось этой песни!

– Ну, спасибо, – саркастически молвила я. – Что-то не очень ты мне помог.

Тот ничуть не усовестился и от щедрот выдал еще вагон и маленькую тележку сведений. Сообщил, что композитор Штейнберг так вдохновился успехом своего произведения, что спустя три года после выхода песни пересочинил текст, оставив неизменным только запев-рефрен. Выпустил, как сейчас сказали бы, «Колокольчики-бубенчики 2.0». И пошло-поехало! Пример Штейнберга оказался заразительным, и несчастные колокольчики с бубенчиками непрерывно пересочиняли в течение всего двадцатого века эстрадные и народные певцы, барды, заключенные в местах не столь отдаленных… Текст и музыку переиначивали кто во что горазд, оставляя неизменным только узнаваемый зачин Петрова-Скитальца: «Колокольчики-бубенчики звенят».

Я поняла, что при таком разнообразии утону в море вариантов. К счастью, у меня была возможность сузить рамки. Я забила в строку поиска запрос «Колокольчики-бубенчики звенят», исполнитель, 1974 год».

И поисковик не подвел.

Я не сдержалась, закричала:

– Эврика! – и этим радостным воплем разбудила тетушку.

– Что? Что ты там нашла? – донеслось снизу.

Я услышала скрип ступеней и встревожилась:

– Не надо ко мне подниматься, я сейчас спущусь!

Лестница в светлицу крутая, почти вертикальная, без усилий и риска для здоровья ее преодолевает только кот. Я сама с легкостью совершаю исключительно спуск, но лишь потому, что наловчилась скатываться по перилам.

– Елена! Ты опять! Сколько раз я просила: спускайся, как нормальный человек! – Тетя Ида схватилась за сердце.

– Нормальные люди тут ноги ломают, забыли, как в гипсе ходили? – парировала я, без задержки проследовав к столу.

Села, демонстративно выложила на скатерть смартфон с открытой интернет-страницей и с хитренькой улыбочкой спросила, уверенно меняя тему:

– Рассказать, кто такой наш Нико?

Марфинька примчалась через четверть часа. Не иначе, всю дорогу нетерпеливо притопывала каблучком и подгоняла таксиста, тыча в спинку водительского кресла острием своего зонта-трости.

Просторный, как небо над Атлантикой, и крепкий, как чугунный котел, зонт она взяла не для защиты от снегопада, а чтобы прятать за ним неидеальный наряд. Обычно блистательная Марфа Ивановна не выходит из дома, не создав безупречно стильный лук, а тут спешила так, что явилась в пальто поверх домашнего платья и без прически – с гулькой на голове!

– Где он? Какой? Показывайте! – потребовала она с порога, сбросив обувь с ног двумя энергичными пинками в разные стороны – спавший в углу кот едва успел увернуться от просвистевшего мимо винтажного ботильона.

Я развернула к ней заранее приготовленный ноутбук с выведенной на экран картинкой – афишей с изображением бровастого брюнета в концертном пиджаке с галстуком-бабочкой. Горящими очами он взирал в неведомую даль, не обращая внимания на встречный ветер, вздымающий его гиацинтовые кудри.

«Заслуженный артист РСФСР Феликс Козырев, – представляла брюнета афиша. – С программой «Праздник романса» в летнем турне по Черноморскому побережью».

– Это же он? – спросила я Марфиньку, которая уставилась на афишу и надолго замолчала, закусив губу. И, не дождавшись ответа, сама же сказала:

– Он самый. На коктебельских фотках то же лицо.

– Мы только не поняли, как Феликс стал Нико, – призналась тетушка.

– Как, как… Очень просто, – наконец ожила Марфинька. – Феликс Козырев – это артистический псевдоним. Фамилию он оставил настоящую, а имя поменял, потому что оно не годилось для сцены. Никифор Козырев – это звучало бы смешно!

– Никифор Козырев – Нико! – наконец поняла я принцип словообразования. – Уж не вы ли его так назвали, Марфа Ивановна?

– Ну я, – подтвердила та. – А как мне было его называть? Кифа? Форя? Понятия не имею, как сокращается имя Никифор.

– То есть теперь ты его вспомнила? – спросила тетушка. – Благодаря парадному портрету?

– Нет. Исключительно благодаря упоминанию летнего турне по Черноморскому побережью, – призналась Марфинька. – Он привозил мне оттуда подарочки. Магнолии из Сочи, домашнее вино из Туапсе, шкатулку в виде дольмена из Геленджика, сувенирную амфору из Анапы. Шкатулка, кстати, до сих пор цела. Хотя что ей сделается, она же из камня…

Марфинька горестно вздохнула, показывая, что сама она вовсе не каменная, и потянулась погладить одухотворенное лицо брюнета, но я поспешила отодвинуть макбук – нечего заляпывать его следами пальцев.

– И на что только он рассчитывал с такими брежневскими бровями, – с прискорбием пробормотала Марфинька, опять вздохнула, встряхнулась и вполне бодро спросила: – Он еще жив? Мой Нико?

– Нет, что вы! Он же был даже старше вас! – брякнула я.

Мадамы переглянулись и дружно насупились.