Зимний дождь

Уронив подбородок на впалую костистую грудь, Доля продолжал сидеть под вязом, не дающим теперь даже короткой тени, но он не ощущал палящего зноя, всколыхнувшаяся память его опять жила в далеких молодых годах, в чужих землях, давно забывших следы его солдатских сапог. Неторопкой зыбью, накатываясь одно на другое, поднималось в душе старика давнее и тут же гасло, сливаясь воедино в неоглядной быстротечной реке времени.

Нет ничего желаннее у старых людей воспоминаний о минувшей молодости, но нет ничего и горше. Чтобы отвлечься от дум, Доля отыскал в траве под вязом яркую банку из-под болгарских консервов, приспособленную под ведерко, и, заглянув в шалаш, где похрапывал Пака, направился в лесополосу нарвать смородины для вечернего чая. Низкорослые кусты дикой смородины были густо облеплены матово-черными, прозрачно-желтыми, бледно-красными ягодами.

Не успел бахчевник прикрыть ягодами донце посудины, как послышался гул мотора и почти тотчас раздался долгий призывный сигнал. Чертыхнувшись, сторож стал выбираться из плетучих зарослей и увидел возле шалаша «Жигули». Председатель колхоза стоял у распахнутой дверцы автомобиля и продолжал давить на клаксон, нетерпеливо оглядываясь по сторонам. Заметив Долю, замахал рукой.

— Значит, так вот вы охраняете колхозное добро? — качая черной кудлатой головой, спросил он с шутливой укоризной.

— А что такое? — Доля не принял шутки.

— Как что? — с деланной строгостью продолжал председатель. — Одного из пушки не разбудишь, — он кивнул на Паку, застывшим истуканом сидевшего у входа в шалаш, — другой вообще неизвестно где.

— Да тут я, только что отошел смородинки сорвать. — Доля тряхнул ведерком. И улыбнулся: — Что-то ты нынче дюже серьезный, Федорыч…

— Ну, а как же, — все в том же игривом тоне ответил председатель, — со мной вон товарищи из народного контроля. Должен же я показать, как борюсь за дисциплину…

Из машины вышли приезжие: один худой, длинный, в желтой, взмокшей на спине безрукавке, в соломенной шляпе, другой — среднего роста, в сером костюме, при галстуке, с распаренным одутловатым лицом.

— Подышите вольным воздухом, — сказал им председатель. А Доле пожаловался: — Ездим по полям, потери после подборки подсчитывали. Большие потери, Данил Прокофич… Надо было не валять, а косить напрямую. Осыпаются валки, жарища вишь какая… Одним словом, спасай меня, неси самые лучшие арбузы, — опять перешел на шутку председатель.

— Ты уж сам выбирай, Федорыч, — отозвался бахчевник. — Ты хозяин…

— Главный хозяин тут ты! — важно сказал председатель.

— Ага, — усмехнулся Доля, — пока зеленые, а как поспеют… — Не договорив, он махнул рукой. — Правда, сходите сами сорвите, — попросил он, — культя моя чего-то раззуделась, мочи нет двигаться…

— Можно и самим, мы не гордые, — все с той же легкой веселинкой сказал председатель. — Пошли, Николай Васильевич, — позвал он худощавого в соломенной шляпе.

Тот с готовностью заторопился вслед. Очухавшись наконец ото сна и, видимо, желая загладить свою вину, Пака проворно вскочил на ноги и затрусил, догоняя ушедших. Мужчина с распаренным одутловатым лицом бросил на Долю мимолетный взгляд, поправил галстук и не спеша пошел к скамейке под вязом.

Солнце свалилось с зенита, и теперь дерево бросало в сторону буерака широкую, чуть колыхающуюся тень. Умостясь там, контролер достал из пиджака красный блокнот, полистал его, в задумчивости покусывая блеклые толстые губы. Доля начал собирать на стол: принес большой с деревянной ручкой нож, круглый домашней выпечки хлеб, тарелки.

Председатель и его спутники долго кружили по бахче, и приезжий, очевидно, посчитав неловким столь долгое молчание, спросил:

— Какая же площадь занята у вас бахчевыми?

— Да примерно гектаров пятьдесят, — отозвался Доля, не повернув головы: он как раз ссыпал в холщовую сумку подсохшие арбузные семечки.

— Почему примерно? — вздернул плечами пухлолицый. — Вы обязаны точно знать…

— А на кой это мне? — Доля выпрямился. — Я не тракторист, мне не площадь нужна, а арбузы.

— И сколько же думаете взять здесь?

— Сколько уцелеет…

— Крадут, что ли, много?

— Кто ворует, кто так берет, — буркнул бахчевник и, не желая распространяться дальше, заковылял в низ буерака за свежей водой.

Когда Доля вернулся от родника, председатель и приезжий уже сидели за столом и Федорович с сияющим от удовольствия лицом артистично-ловко орудовал ножом, раскладывая по тарелкам крупные, искристо-красные ломти. У комля вяза лежало еще пять громадных арбузов. Еще издали, с вершины буерака, Доля на двух из них увидел свои метки, обида горячо плеснула в лицо, и он, прерывисто дыша, выкидывая перед собой ногу-деревяшку, подскочил к столу, выпалил, захлебнувшись:

— Федорыч, что же вы делаете?

— Едим арбуз! — весело отозвался председатель, то ли не заметивший возбуждения бахчевника, то ли пытающийся скрыть, что сотворено неладное.

— Вы же семенные порвали, — убито проговорил Доля. — Ты же знал… Они меченые.

— Волк и меченых берет! — засмеялся председатель.

— Ну, так то волк. Вы-то же люди, я думаю, а не волки! — сорвался на крик Доля.