Читаем Зимний дождь полностью

Руки их не любили ее, и она чувствовала это, и сама тоже никого теперь не любила. И, может, потому у нее стал портиться характер. Марта делалась вздорной, задиристой: прошлым летом пропорола крестец перепелесой[2] корове, почему-то привязавшейся к ней, неотступно ходившей с ней рядом. После этого случая вонючий мужичишка спилил ей рога, оставив от двух размашистых полумесяцев постыдные окомелки, какие топорщатся на головах полугодовалых бычат…

…К вечеру облака рассеялись, и большое вешнее солнце, садясь, растворилось в золотистом свете. Такие закаты всегда предвещают хорошую погоду, и коровы возвращаются с пастбища спокойно, без рева и мыка. Вспомнив об этом, Марта вдруг почувствовала, что она голодна, и шагнула к яслям, начала жадно хватать губами клочья прессованного сена. Но перепутанное при тюковании, слежавшееся за зиму, оно выдергивалось трудно. В спешке новая хозяйка не успела распушить тюк перед тем, как положить его в ясли-короб. Марта жадно потянула длинный, никак не обрывающийся клок и, трудно заглатывая его, почувствовала вдруг резкий, как укус крупного овода, укол, который тут же перерос в нестерпимую боль. Она попробовала проглотить эту боль, но боль была уже где-то внутри ее, возле сердца. Корова заметалась, но теперь по-иному, чем днем, — испуганно, сумасшедше.

Всю ночь Марта промаялась в сарае, опрокинувшись на бок и нелепо вытянув ноги, не в силах даже подать мыка молодой хозяйке, которую за полночь машина привезла к воротам.

На рассвете, когда солнце поднималось из золотистой, безоблачной зари, Марта услышала взбудораженно-радостный рев коров, которых первый раз после зимы выгоняли на выпас. Скрипнули ворота база, Марта хотела посмотреть, кто из ее хозяев пришел, но не смогла поднять свалившейся набок комолой головы.

Чуть погодя все три хозяина склонились над ней, пытаясь поставить на ноги, толкали Марту в бок, полыхающий жгучей резью, тянули зачем-то за хвост.

На плацу мычали коровы, слышались людские голоса, и Марте почудился в этом весеннем гомоне голос ее старой хозяйки. Он звал ее, Марту. И она рванулась на этот зов, подбирая под себя передние ноги, попыталась встать, но тут же упала, запрокинулась, из горла хлынуло горяче-соленое, она захлебнулась этой горячей солью, и голос ее хозяйки угас, померк вместе с землей и небом.

1981

<p>ПЕСОЧНЫЕ ТЕРЕМА</p>

Когда дядя Костя впервые появился у них в квартире, Маришка с непосредственностью пятилетнего человека спросила напрямую:

— Ты кто?

Дядька в кожаном пальто и огромной шляпе растерялся:

— Я… Я — человек…

— А что ты делаешь?

— Строю.

— А что строишь?

— Все, что надо…

— Все-все? — не поверила Маришка.

— Ну, конечно, — заверил дядька.

— И терема тоже?! — уточнила девочка, и в черных угольках глаз вспыхнуло восхищение.

— Можно и терема, — засмеялся дядя Костя.

— Тогда давай строить! — предложила она. — У меня есть кубики… Знаешь какие красивые!

И пока Маришкина мама готовила на кухне ужин, они разложили на полу разноцветные кубики и строили всяческие сооружения: кошкин дом, завод.

— А терем, терем построй! — требовала Маришка.

— На терем материал неподходящий, — объяснил он. — В другой раз построим. Заеду к вам еще в гости и привезу все, что нужно…

И правда, каждое воскресенье, когда мама не ходила в школу учить ребятишек, обязательно приезжал дядя Костя. Он всегда приезжал с подарками, привозил мясо, кур, мед. Но мама никогда не хотела брать подарки, отказывалась даже от меда.

Чудачка, мед разве не сладкий! Но дядя Костя все равно возил. А вот про терема все время забывал. И они снова строили кошкин дом, завод.

Складывать кубики Маришке скоро надоело, но все-таки она делала это, думая, что они нравятся дяде Косте. А ей нравился он.

Отца своего Маришка не помнила. Мама сказала про него, что он пошел не по той дороге и потерялся. И Маришка больше не думала о нем, не ждала. Разве найдется потерянное? Однажды, играя во дворе садика, она обронила значок с цветком и, сколько ни искала потом, даже воспитательница ей помогала, так и не нашла.

А дядю Костю и искать было не нужно, он приезжал сам. После игры в кубики мама отводила Маришку ночевать к соседке, потому что у них с дядей Костей были какие-то дела, им надо было идти куда-то далеко-далеко…

Первый раз Маришка увидела дядю Костю, когда все дорожки от дома до детского садика были усыпаны опавшей листвой. Потом листья втоптались в грязь и ходить стало скользко. Хорошо, что грязь эту засыпало снегом — белым-белым! И все это время дядя Костя ездил к ней, Маришке, играть в кубики. А про терем забывал…

Весной, когда стало совсем тепло и деревья зазеленели, Маришка, наконец, не выдержала:

— Когда же мы его построим? — И чуть не расплакалась. Дядя Костя погладил ее по голове, начал успокаивать:

— Ну, ну, что это ты… — И тихо, будто по секрету от мамы, предложил: — Знаешь что, Мариша, поедем ко мне в Яснослободск жить. Ух, и теремов мы настроим! Знаешь, какой я сейчас там делаю? Большущий, выше вашего дома. Ты как, согласна?

— А мама?

— И мама поедет, — заверил дядя Костя.

— Мамочка, ты поедешь? Правда, мама?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Белые одежды
Белые одежды

Остросюжетное произведение, основанное на документальном повествовании о противоборстве в советской науке 1940–1950-х годов истинных ученых-генетиков с невежественными конъюнктурщиками — сторонниками «академика-агронома» Т. Д. Лысенко, уверявшего, что при должном уходе из ржи может вырасти пшеница; о том, как первые в атмосфере полного господства вторых и с неожиданной поддержкой отдельных представителей разных социальных слоев продолжают тайком свои опыты, надев вынужденную личину конформизма и тем самым объяснив феномен тотального лицемерия, «двойного» бытия людей советского социума.За этот роман в 1988 году писатель был удостоен Государственной премии СССР.

Владимир Дмитриевич Дудинцев , Джеймс Брэнч Кейбелл , Дэвид Кудлер

Фантастика / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Фэнтези / Проза
Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза