Зимний дождь

Может, мальчишка переживал за подстреленного ветютня или просто сморился за долгий день: он сидел у костра притихший, молчаливый. Доля орудовал сразу над двумя посудинами, над котелком с ухой и ведерком, в котором уже доваривалась дичь. Пахло мясом, рыбой, укропом, и этот густой дух, блуждая по вечерней прохладной степи, напоминал старику его далекое детство: степь, шалаш под толстой коряжистой грушей, отца, сидящего возле арбы и смазывающего дегтем оси, барахтающихся на шерстяной валяной полости братьев Костю и Кирилла и невысокий костерок в ночи, давным-давно погасший до последней искорки и только иногда, все чаще в минуты задумчивости, туманно вспыхивающий в зыбкой памяти.

— Сергей, ты не уснул? — окликнул Доля внука. — Нет? Тогда иди зови Пал Сергееича щербу хлебать.

Мальчишка, поднявшись, шагнул к яблоне, где, привалившись к стволу, спал Пака, и тотчас в конце бахчи за шалашом раздался встревоженный лай. Частый заливистый голос Космоса уплывал вдаль, кобель «брал» кого-то, мчась по дороге. Доля, выпрямившись, уставился в сгустившуюся темноту и, ничего не сумев различить, торопливо заковылял туда.

— Деда, я с тобой! — кинулся вслед Сережка.

— Сядь! — строго отмахнулся старик.

Задыхаясь, он с трудом одолел лощину, услышал торопливый тяжелый топот, захлебывающийся лай, оборвавшийся коротким взвизгом, и почти тут же чьи-то глухие голоса на дороге за подсолнечником, дребезжащий стук и гул мотора. Машина с выключенными фарами рванулась к грейдеру. И опять вызванивал Космос, пытаясь настигнуть убегающих.

Доля остановился, несколько раз свистнул собаке. Космос вернулся запыхавшийся и все никак не мог успокоиться, то и дело поворачивал голову назад, рычал.

— Пошли, пошли, — позвал его хозяин. — Нечего теперь…

В тусклом свете нарождающегося месяца что-то блеснуло в траве, старик нагнулся и различил разбитый арбуз. Доля повернулся лицом к дороге и, покачав головой, тихо проговорил:

— С вами по-доброму, как с людьми. А вы…

В шалаше, укладываясь на ночлег, Сережка сказал задумчиво:

— Ты, деда, — герой! И на фронте был храбрым, и тут никого не боишься…

— Воюю, — согласился Доля. Как же иначе.

В щель меж провисшим пологом и крышей заглядывали зеленоватые далекие звезды, народившийся месяц наливался светом. Тишина стояла окрест. Лишь на дне оврага, у родника, жаловался на что-то одинокий сверчок.

1978

У НОВЫХ ХОЗЯЕВ

День был тихим, туманно-задумчивым, какие нередко случаются весной, в пору, когда дотлевают последние серые снега. Истаяв, снега становятся облаками и, скучившись, неторопливо движутся куда-то вдаль, за степные курганы. Огромным молчаливым стадом одной белесой масти казались эти проходящие мимо облака корове Марте. Подняв выше плетня куцую, с подпиленными рогами голову, она глядела им вслед, и смутная тревога охватила ее, позвала куда-то, может быть в луга, откуда она улавливала чуткими ноздрями пресноватый дух еще не родившейся травы. Марта знала, что с база, огороженного новыми высокими плетнями, ей никуда не уйти, но все равно начала беспокойно двигаться по двору, то и дело останавливаясь и настороженно вслушиваясь то в торопливый говор молота с наковален, доносившийся с яра, от кузницы, то в картавый гомон ворон в недалеком дубняке. В стороне от огородов, в лощине, глаза Марты поймали подтаявший бурый сугроб, и он пригрезился ей отбившейся от стада коровой, той, что прошлым летом неотступно ходила за ней и которой Марта пропорола крестец и теперь чувствовала себя виноватой. За колыхающимся синеватым маревом Марта различила, как у той, лежащей за земле, чуть покачивается голова: бурая жевала серку[1].

Вытянув шею и растопырив уши, Марта протяжно, с придыхом ревнула, окликая лежащую, но ей никто не ответил. Досадливо крутнув головой, она подошла к яслям, сбитым из досок, но есть не стала, а уставилась на дом, на его голубые двери. Марта знала, что в доме никого нет: она видела утром, как ее новая хозяйка, ярко одетая, заспешила на улицу, где одышливо урчала приземистая зеленая машина. Марта никого не ждала, и все-таки что-то беспокоило ее, и не в силах совладать с тоской, разгулявшейся в крови, она вдруг начала мычать призывно-рыдающе, глядя на запертые двери.

…В первые дни весны необъяснимое, тревожно-сладостное ожидание охватывает все живое: дымная, просыпающаяся земля ждет семян; мокрые, заглянцевевшие ветви деревьев сторожко караулят листву, вынянчивая ее в налившихся почках; птицы, ставшие горласто-суетливыми, томятся предчувствием свадеб, и даже люди, пережившие не одну весну, надеются на какие-то перемены в своей жизни, чают новых радостей.