Зимний дождь

— Понятно, рыск, — согласился Мирон. — Так ведь за правду. Я вон перед войной не побоялся рыску, заступился за Егора Курина. Подал голос, а за мной весь хутор встал на защиту.

— Всяко было, — отмахнулся Владимир. — Могли бы и тебя с ним за компанию.

Разговор оборвался. Мирон пытался наладить беседу, но Владимир то снисходительно усмехался, слушая его суждения, то легко поддакивал.

На улице послышались громкие суматошные голоса и звуки гармошки. Дед припал к окну и увидал среди идущих парней Семку.

— Вот он, сынок Егора, — обрадованно сообщил Мирон внуку. — Может, кликнуть его?

— Как хочешь, — пожал плечами Владимир.

Дед напялил на голову треух и выскочил из дверей.

— Семен, Семен, — позвал он от ворот, — поди сюда.

Кузнец отделился от компании, шагнул к плетню.

— Зайди на час, — попросил его Мирон. — Владимир приехал…

— Да я не один, — смутясь, отказался Семка. — Там Лида, мы с ней.

— Вот и хорошо, заходите оба. Вблизи твою невесту погляжу.

— Ну ладно, — согласился Семен. — Сейчас ей скажу.

Поначалу разговор не клеился. Семен спросил у Владимира, есть ли сейчас в городских магазинах мотоциклы с колясками, тот не знал, и говорить стало не о чем. Лида жалась к подоконнику. Владимир исподтишка разглядывал ее, и от этих взглядов она еще больше терялась. Один Мирон что-то говорил, но его никто не поддержал, и беседа заглохла. Уже несколько минут сидели за столом молча, и оттого всем стало неловко.

— Ну, какие виды на урожай в этом году? — спросил Владимир, взглянув на деда.

— Да как сказать, — с готовностью заговорил Мирон, — озимые вроде неплохие вышли. Но местами повымерзли, пересевать придется. Вон у Бабьего Яра кулига лысая и у Трех яблонь тоже… Поздно посеяли, вот и вышел пшик.

— Не в том дело, что поздно, — возразил Семка, — пахали мелко, зерно легло…

— Не скажи, Семен, я вот век прожил. У Трех яблонь… Ты помнишь, Владимир, тамошнее поле? — Мирон повернулся к внуку и осекся. Владимир, склонясь над столом, что-то вполголоса говорил Лиде. И Мирон понял, что урожай его совсем не интересует. «Отроился он совсем от нашей жизни», — с обидой подумал Мирон, а вслух закончил: — В общем-то ничего, неплохие хлеба обещаются.

Владимир мимолетно взглянул на деда, согласно кивнул и продолжал говорить с Лидой, теперь уже в полный голос.

— Приходилось вести концерты Кристалинской, Пьехи…

— Пьеха — это, которая про любовь поет? — уточнил Семка.

— Про любовь все поют, — чуть смутилась Лида.

— Так давайте же выпьем за любовь! — предложил Владимир.

Зазвенели стаканы.

— Какое замечательное вино! — похвалила учительница.

— Ну вот, хоть один человек оценил, — сказал довольный Владимир. — Дед вообще за напиток его не считает.

— Мы не в обиде, — вставил Мирон, — вы пейте сухое, мы с Семеном — мокрое.

Постепенно скованность пропала, стало шумно, весело, и Мирону опять было уютно за столом. После тоста внука он начал рассказывать со всеми подробностями историю о том, как белый офицер влюбился в коммунарку и, добиваясь ее руки, посрывал с себя погоны и начал новую жизнь.

— Да-а, любовь, — задумчиво проговорил Владимир, глядя на дно пустого стакана. — Есть люди, которых она почему-то обходит стороной. Представьте, человеку тридцать, а его еще никто не любил…

— Значит, плохой человек, — простодушно сказал Семка.

— Как сказать, — грустно отозвался Владимир и предложил: — Давайте пить кофе, я привез растворимого.

Они пили черный душистый кофе, и Владимир с Лидой вели разговоры о счастье, о смысле жизни.

По главной сути
Жизнь проста:
Ее уста…
Его уста, —

прочитал на память Владимир.

— Это чьи стихи? — заинтересованно спросила Лида.

— Василия Федорова. Из книги «Второй огонь».

— Прочтите до конца, — попросила девушка.

— Массам это будет неинтересно…

Вскоре Семен и Лида стали прощаться.

— Заходите к нам еще, — пригласил их Владимир.

— Некогда, весна… Тимофеич вон знает, — Семка кивнул в сторону Мирона.

— Извиняйте, если что не так, — сказал Мирон, провожая гостей.

— Все было отлично, — похвалила Лида. — Жаль только, Владимир не почитал нам стихи.

— В другой раз прочту, — пообещал он.

В пояснице стреляло, ныло, и Мирон ворочался на печи не в силах заснуть. В бессонницу всегда приходят думы, а в эту ночь мысли были смутно-тревожными и обидными для самого себя. Думалось о внуке, посапывающем внизу на кровати, о его нарядной и малопонятной для деда жизни.

— Может, чего и не так я разумею, — сомневался Мирон в своих упреках. — Всю жизнь тут, в хуторе, чего я видал? А он с большими людьми знается, книжки всякие читает…

Спал Мирон или нет в эту ночь, он и сам не мог понять — вроде забывался, но мысли так и не покидали его. Утром, тяжело разломавшись, Мирон вышел во двор и, шаркая неотдохнувшими ногами, направился в сарай, взял маленький топорик и пошел к реке. Еще зимой колхозный председатель обронил жалобу о том, что развалились все сапетки и не в чем возить с плантации помидоры. «Надо нарубить хворосту, пока он в соку, — подумалось Мирону. — Из такого плетеная посуда долго не разорится».