Зимний дождь

Оказывается, мой дед Михаил писал стихи. Я узнал об этом совсем недавно. Разыскать из его творений мне ничего не удалось, так как печатался дед сорок с лишним лет назад, притом в единственном издании — хуторской стенгазете. Не могу сказать, хороши ли были его стихи. Читатели той стенгазеты вспоминают, что дед писал «громко и сердито». Пятидесятилетний казак громил кулаков, сообщал, где они прячут зерно, агитировал за колхозы.

Не всем нравились дедовские стихи, многие косились на него. Однажды за какое-то свое произведение дед Михаил жестоко пострадал: сено, припасенное на зиму скоту, было сожжено в одну ночь…

Рассказали мне все это на Дону после одной из встреч с читателями, где речь шла о моих книжках и где многие хвалили их за то, что они легко читаются. Я было даже немного загордился, а потом, когда узнал о стихах деда, подумал: «А ведь не впервые хвалят меня за легкость. И хвалят разные люди. Почему же это все мной довольны? И какой же я тогда писатель? Вот дед Михаил наверняка был настоящим писателем».

ЛЕОНИЧЕВ РОДНИК

Жил на земле человек — Петр Леонтьевич. За станицей, на обожженном солнцем кургане, был у него клочок земли. Там он сеял и убирал хлеб.

Однажды летом, когда от жары спекались губы, он спустился в балку и отрыл давно запримеченный родник. Из-под корней дуба ударила прозрачно-синеватая ледяная струя, и пахарь жадно напился. Пришли соседи, такие же, как и он, землепашцы, и тоже утолили жажду…

Это было почти два века назад. И сегодня в зной идут в балку к тому же роднику люди. Не раз случалось и мне пить из родника, который зовется по имени моего пращура — Леоничевым.

Вот я опять пришел к роднику, и став на колени, склонился над ним…

СКОРОСПЕЛКА

Эта яблоня в отцовом саду родила впервые: уже в начале июля я поднимал под нею восково-желтые мелкие плоды. На вкус они оказались горьковато-пресными, и я недоумевал, зачем отец посадил на хорошем месте, у колодца, эту скороспелку.

Глубокой осенью, когда падал лист, мне опять случилось быть в саду отца, и я удивился, увидев на этой яблоне крупные золотисто-румяные плоды. Их было немного, но каждое яблоко манило к себе, розово светилось. Я сорвал одно, надкусил — и ожили все жаркие запахи лета. И мне стало как-то неловко за свою поспешность, когда о дереве я пытался судить по яблокам, подпорченным червоточиной и упавшим в траву без времени.

ПТИЧЬИ ПЕСНИ

Слушайте, слушайте, люди, соловьев! Над рекою рассветной или в вечереющих садах, встретясь с соловьиной песней, мы становимся нежнее сердцем. Потому что птичьи песни всегда о любви, о радости. А радость, даже чужая, делает нас счастливыми, помогает верить, надеяться…

Слушайте, люди, ликующих соловьев, но никогда не пытайтесь заглянуть им в глаза. Нет ничего печальней глаз соловьиных. Большие, как будто притуманенные слезой, они не каждого обрадуют. Увидев их, не всякий поймет, что нет в птичьей песне притворства, что в ней лишь желание счастья и вера в него.

ЛЕГКАЯ ВОДА

Нынче в отцовском дворе шумно, нынче у нас праздник; заходят соседи и просто знакомые и первым делом спрашивают про колодезь, про новую воду. Вместо ответа отец подает каждому стакан воды; обычно пьют ее из кружек, но сегодня нужен стакан, чтобы сразу было видно, как светла вода. Люди пьют не спеша, с остановками, как доброе ароматное вино, и качают головами, и хвалят, и говорят, что она легкая. Отец, довольный, улыбается, — значит, не зря почти две недели добирались до глубинного родника…

Это был первый мой колодезь, а для отца, может быть, последний. За жизнь он сделал их немало, сто, а то и больше — во многих дворах колодези моего отца: и на плацу, откуда берут воду все станичники, тоже его. Теперь отец постарел, не те силы, и главным мастером колодезных дел пришлось стать мне.

Непросто угадать глубоко под землей большой родник, главную жилу, и потому отец сам выбрал в саду место, где надо бурить скважину. Теперь слово мастеру, я беру в руки бур и начинаю долбить землю. Дело это нелегкое, и чем глубже уходит труба с острозаточенной муфтой — тем труднее. Нужно бросок сделать так, чтобы труба возвращалась не пустой и чтобы скважина не искривлялась.

Говорят, самое трудное дойти до первой воды… Не знаю — меня эта вода не порадовала. Когда мы с отцом вычерпали желонкой эту желтую кисельную жижу, труба остановилась и никак не хотела опускаться глубже. Занялись рационализацией и изобретением: на руках опускали трубу то с буром, то с желонкой, и по кусочкам сизоватой, резиново-упругой земли, поднятой с пятнадцатиметровой глубины, поняли, что наткнулись на гончарку. Гончаркой колодезники называют глину, во всем похожую на свинец. Взять ее почти невозможно. Многие, отчаявшись, останавливаются, довольствуются первой водой, иные бросают скважину и начинают бурить на новом месте. Велик ли ее слой, не узнать, не угадать, это все равно что заглядывать в свою жизнь на двадцать лет вперед.