Никогда не раздувайте дотлевающих костров, если нечем вам поддержать пламя. Помните: еще никому не удавалось отогреться над обманчиво мерцающими углями — останками огня. Зато сколько ненужных слез пролито от едкого дыма, когда кто-то начинал ворошить умирающее кострище.
Облетел лес, кончился век листа, отшумел он под летними ливнями, оттрепетал на осенних ветрах.
Листья приходят и уходят, но с каждым годом крепнет и поднимается выше дерево. В тугой корявости узлов, в хмурых морщинках коры продолжается долгий век листа.
…И я тоже хотел быть счастливым, как и вы когда-то, я искал в сиреневых кустах семилепестковый цветок…
Сирень росла возле нашей избы, и верилось: счастье само лезет в окно — стоит только распахнуть его и подставить ладонь.
Я искал тот цветок много весен, и всякий раз в туманном разливе счастье рисовалось мне по-разному: оно виделось то необитаемым островом, открытым мною, то рыжей девочкой-соседкой, которую я когда-нибудь прокачу на велосипеде, то книжкой стихов с моей фамилией на обложке. Были и иные видения, а семь лепестков все не попадались мне. Но каждую весну я ждал и искал их. И однажды свершилось: на старой заскорузлой ветке в большой кисти я увидел цветок с семью прозрачно-голубыми лепестками. Я замер, долго не решаясь притронуться к нему. Потом сорвал туманную живую звездочку…
Но в мире ничего не изменилось, лишь искать мне стало нечего.
В последний вечер лета, еще тихий и теплый, но уже чуть притуманенный мглою, мы пришли прощаться с нашей рекой. У старого брода, на спуске к воде я разложил высокий костер, и ты рисовала его акварелью: тебе хотелось запомнить уходящее лето, увезти в нашу городскую квартиру его свет, хотя бы малую каплю, чтобы в хмурую непогодь не забывать о копнах сена на лугу, помнить серебристый полуденный дождь в сосновой роще… Ты была в то лето счастливой, и счастье твое освещало меня, как прощальный костер освещал поздние грубоватые цветы, и они в его отблесках казались весенними первоцветами.
Совсем стемнело, в бледно-сиреневом небе чуть ярче стали звезды, пропылал костер и подернулся золой. Ты горстями бросала в него сосновые шишки, и они, вспыхнув, гасли, оранжево мерцая из-под золы.
— Смотри, смотри! — обрадованно крикнула ты. — Шишки в костре совсем как звезды в небе! Правда?
А я как раз глядел в небо, и оно, бледно-сиреневое с притуманенными звездами, показалось мне огромным затухающим костром.
Но я не сказал тебе об этом, я грустно промолчал.
Многие не любят ветер: кому-то он запорошит глаза, у кого-то в саду свалит подгнившее дерево.
Ветер всегда в движении, в порыве, и, значит, случается всякое… Покой — смерть ветра. А он по своей природе сеятель: весной, когда деревья цветут, он опыляет их, чтобы пришли плоды, осенью — разносит семена.
Если бы ветер навсегда умер — погибли бы деревья, травы. И что тогда сталось бы с человеком?
Кончился большой дождь, и над молодым просторным полем встала радуга.
Мы шли с тобой по мокро блистающей степи, у ног жаринками рассыпались лютики и горицвет, сиреневыми искрами сверкал чабор, высоко под самой радугой бились, трепетали жаворонки. И вся земля показалась нам летящей свадебной тройкой в цветах под высокой семицветной дугой, раззвонившейся тонкими бубенцами.
Много раз видел я во сне это дерево, волнуясь, спешил к нему, и никогда не удавалось дойти. Как не дошел до него наяву…
Дальним ярким апрелем на зеленом лугу я увидел вдалеке синее дерево и, забыв обо всем, заторопился к нему. Хоть один листок захотелось сорвать с него. Долго шел я к тому дереву, а когда приблизился, увидел обычную зеленую вербу. И горячая обида подступила к глазам…
Позже мне объяснили, что это всего лишь игра света. И сам я теперь знаю, синих деревьев нет на земле. Но всякий раз, когда приснится оно, я пробуждаюсь с ощущением счастья — хорошо, что я опять видел синее дерево и шел к нему.
Еще неделю назад на цветущем лугу, среди высоких трав, малиново сиял татарник. Золотистые пчелы летели к нему, на его розовых шарах легкокрылые бабочки справляли брачные пиры.
А сегодня стоит татарник белоголовый, затерявшийся в травах, все раздавший, и ни одно насекомое не замечает его. Но не надо печалиться, над сединой татарника вздыхать не нужно: в ней зреют семена новых малиновых цветов.
Ты уходила, а я молчал, я хотел остановить тебя холодом обиды. Нужен был встречный огонь, как при лесных пожарах, когда пламя сбивают пламенем. Но вокруг тебя гуляли сквозняки, раздували всякую случайную искру, и пламя росло.
Ты сожгла нашу поляну, ее цветы и травы, и теперь там только черная, мертвая земля.