Читаем Зимний дождь полностью

— Да, сурьезное собрание, — отметил, качнув бородой, оказавшийся рядом дед Герасим. — Редко такие на моей памяти были…

Я не успел ответить Николаю, почему бегаю, как увидел Семена и сообразил, что он-то наверняка согласится съездить со мной на станцию. Кинулся к нему, показал телеграмму.

— Эх, не вовремя, — пожалел Семен. — Дюже уж собрание интересное… Пошумней, чем отчетное было… Ну чего ж теперь, надо, — решил он и попросил: — Ты пока бери лошадей, съезди к нам домой, возьми харчишек на дорогу. Я тут побуду, а ты езжай.

— Схожу, рядом ведь, — ответил я.

— Э-э, городской ты все-таки, — осудил меня Семен. — Боишься лошадей. — Но тут же смягчился. — К моим коням и нашенский не каждый подойдет. Звери. Молоньи. В момент долетим.

Уходя с клубного двора, я оглянулся и увидел Иллариона Матвеевича. В стороне ото всех стоял сгорбившийся седой человек. Казалось, он вспоминал что-то, но, наверное, так и не вспомнил, потому как на морщинистом лице его застыло выражение недоумения и обиды.

Он промелькнул и тотчас же забылся. Зато тетка Фиса продолжала стоять перед глазами, заставляла думать о себе.

Никогда я раньше не видел ее не только в клубе, но даже вблизи его. Знаю точно, что приходила она сюда за всю свою жизнь только один раз, после войны. Прослыхала она тогда, что на хуторе Далеком, в другом районе, одна баба своего мужа в кино угадала, а он тоже был из тех, кого перед войной во вредительстве обвинили. И раньше доходили до Фисы слухи, что такие, как ее Григорий, не все в тюрьмах, кого и на фронт послали, а тут зимой рассказали ей про далековскую женщину, и вовсе не знала она, чего теперь думать: где же он, ее муж.

Разговоры разговорами, а Фисе лично захотелось удостовериться во всем. Встала однажды утром пораньше, протопила печь, Колюшку и Зину разбудила, покормила их, собралась сама — в карман полушубка сунула пяток картошек вареных, лепешку и с рассветом в дорогу, чтобы обыденкой успеть вернуться.

К полудню добралась Анфиса до хутора, нашла ту женщину, расспросила все в подробностях. «Да, — говорит та, — точно видала своего муженька. Лица его, правда, не показали, может, потому, что судимый, но со спины — копия он».

— А не померещилось? — робко уточнила Фиса.

— И не сумлевайся! Там они были, — уверила женщина.

Узнала тетка Анфиса, как это кино называется, попросила на бумажку записать — Коля уже в это время в школу ходил, читал помаленьку. Но все равно обратно шла и все шептала губами, хоть в бумажке и написано, да надежнее самой не позабыть.

Вернулась Фиса в Обливскую и стала караулить кинопередвижку. Как прибудет она, — а привозили кино редко, в месяц раз, от силы два, — так сразу же Кольку посылает узнать про что показывать будут. Долго не везли эту картину, но дождалась все-таки Фиса дня, когда сказали что этот фильм будет. В тот вечер убралась она по хозяйству пораньше, платок достала из сундука, даже в зеркало, вмазанное в чело печки, заглянула. Еще не смеркалось, как Анфиса села у окна, сложила руки, стала ждать, когда люди в клуб пойдут. Потянулись мимо окон Герасимовы девки, простучал клюшкой Гришка-Буравок, вышла и она вместе с Колюшкой. Захлопнула калитку и заспешила, заволновалась, как бы без нее чего не показали, идет, а ноги подламываются, вдруг да и в самом деле свидится с Григорием. Тут еще прошлой ночью сон видела, вроде бы руку порезала косой и кровь цевкой хлещет, а кровь всегда снится к встрече с родными.

Зашла Анфиса в клуб, лицо ее жаром обдало от волнения, села на самую переднюю скамью, уставилась на белое полотно. Затрещал у задней стены аппарат, потушили лампу, в зале над головами возник столб света, как если бы в пыльную комнату с закрытыми ставнями луч пробился. Сначала по белому полотну буквы поползли, и тетка Фиса заставила сына читать их вслух. Но из букв этих ничего особенного не сложилось. Потом сверху, будто с потолка, самолеты «ястребки» вынырнули, заюжали, загудели. Попервам все сторонкой шли, а то как развернулись, да прямо на тетку Фису. Как схватит она с пола из кучи мальчишек Кольку своего, да к стенке. А он застеснялся, вырываться начал.

— Чего ты, маманя? Они не могут сюда слететь, — успокоил Колька мать.

Пошли по сожженному полю солдаты, много солдат. То лица их покажут, то спины, а чаще ноги одни. Неотрывно глядела она на солдат, да разве ж по ногам определишь, кто чей — сапоги у всех одинаковые.

Доглядела Анфиса кино до конца, подумала, все ли показали, не забыли ли какую картинку, но спросить постеснялась, и выйдя на улицу, направилась домой, уставшая, отрешенная от всего, не замечая даже припрыгивающего рядом Колюшки.

Больше в клуб она никогда не ходила. Если случалось бабам звать ее в кино, она отказывалась:

— Кого я там не видала?..

А тут на собрании даже выступила…

— Здравствуйте, Гена! — веселый голос Инессы оторвал меня от воспоминаний. — К счастью вам дорогу перешла, — указала она кивком головы на ведра, наполненные водой! — О чем вы так задумались?

— Мать приезжает, собираюсь на станцию, встречать.

— А когда вернетесь? — встревожилась Инесса.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Белые одежды
Белые одежды

Остросюжетное произведение, основанное на документальном повествовании о противоборстве в советской науке 1940–1950-х годов истинных ученых-генетиков с невежественными конъюнктурщиками — сторонниками «академика-агронома» Т. Д. Лысенко, уверявшего, что при должном уходе из ржи может вырасти пшеница; о том, как первые в атмосфере полного господства вторых и с неожиданной поддержкой отдельных представителей разных социальных слоев продолжают тайком свои опыты, надев вынужденную личину конформизма и тем самым объяснив феномен тотального лицемерия, «двойного» бытия людей советского социума.За этот роман в 1988 году писатель был удостоен Государственной премии СССР.

Владимир Дмитриевич Дудинцев , Джеймс Брэнч Кейбелл , Дэвид Кудлер

Фантастика / Советская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза / Фэнтези / Проза
Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза