Зимний престол

Этим утром войско должно было отправиться вверх по Днепру – через пороги, к Киеву. Мистина всей кожей ощущал, как дорого время и как непростительно его терять, но приходилось задержаться еще на день-другой. Нужно было допросить пленных, решить, что с ними делать, позаботиться о своих раненых. Ночная битва оставила более двух сотен таких, кого нельзя было перевозить. Приходилось просить Тугана, чтобы принял раненых и обеспечил уходом, пока не окрепнут и не смогут отправиться домой – теперь уж не ранее зимы. Настырный Добрин долго торговался с Ахсаром за печенежских лошадей – ясы наловили их с полсотни голов и утверждали, что это их добыча. На что им указывали, что в битве они вовсе не участвовали и задерживать лошадей – значит отнимать чужую добычу. А это весьма неосторожно, когда настоящие хозяева – люди опытные, хорошо вооруженные и сердитые. Сошлись на том, что на стоимость части лошадей Туган будет кормить и лечить раненых, десяток выдаст им для обратного пути, а остаток возьмет себе за труды. Не говоря об этом вслух, Мистина подозревал, что одну-две лошади Тугану придется пустить на поминальный пир по тем, кому выздороветь не судьба.

Виновник всего этого полулежал перед ним, вытянув сломанную ногу. Обычно степняки, наученные падать с седла, обходились без повреждений, но не когда сама лошадь валится на тебя сверху. Этот еще легко отделался – кости наружу не торчали, нога заживет, хотя ловкости у всадника поубавится. А мог бы хребет сломать. Среднего роста, довольно плотный, широкоплечий, с круглым лицом и широкими, сросшимися черными бровями над узкими, глубоко посаженными глазами, тот был истинным сыном степей. Приглядевшись при более ярком свете, Мистина решил, что пленнику его, пожалуй, ближе к двадцати, чем к тридцати годам: в чертах его, в круглых щеках, покрытых реденькой бородкой, в полных ярких губах сохранилось еще нечто юношеское. Шлем и золоченый пластинчатый доспех хазарской работы с него давно сняли, а под ними оказался зеленый кафтан, отделанный греческим шелком, да еще обшитый бронзовыми узорными бляшками. Вместо пуговиц служили бронзовые бубенчики. Кочевники сами не сильны в окрашивании тканей, и любая цветная вещь у них бросается в глаза. Такой кафтан, как этот, у них стоит неплохого табуна.

Два его пояса лежали на ковре под боком у Мистины, и пленник порой поглядывал на них: возле долговязого руса лежала его потерянная воля. Сам Мистина, замечая эти взгляды, подавлял улыбку. Это была его законная добыча, причем из самых завидных – вместе с воинским поясом к новому владельцу переходят и ратные заслуги бывшего хозяина. Знатные степняки носили по два пояса сразу: к одному крепились налуч и колчан, а к другому – однолезвийный меч. Саадачный пояс, какой имелся у любого воина, был попроще и украшался лишь медными бляшками. Зато второй знаменовал высокий род и сиял четырьмя десятками узорных серебряных бляшек, позолоченных и с чернью. Узорные бляшки покрывали и основной ремень, и два свисавших с него «хвоста». В рисунке полутора десятков литых бляшек угадывалось лицо: брови углом, пышные усы и острый подбородок, круглые глаза, выпуклые щеки. Любопытно было, не означают ли эти бляшки убитых врагов – не носят ли их степняки вместе черепов, до которых охочи честолюбивые юные ясы? На других бляшках, тоже позолоченных, можно было рассмотреть голову зверя вроде кошки – наверное, это и был пард, почитаемый степняками. Эти Мистине даже больше нравились. Тот же узор повторялся на одном из трех наконечников и на щитке пряжки. Среди ременных «хвостов» висел настоящий волчий хвост, прикрепленный при помощи узорной же серебряной трубочки на верхнем конце. Такие хвосты служили личным стягом степным князьям, что вели свой род от витязя-волка.

Хвост, пожалуй, надо снять, а прочее оставить. Такого роскошного пояса до сих пор в киевской дружине не было ни у кого, и Мистина мог по праву гордиться нечаянной добычей.

– Где мой конь? – спросил пленник первым делом, когда отроки его сюда привели.

Толмачом служил Кермен, отрок из числа сестричей Тугана, такой же рыжий и в придачу веснушчатый. Многие ясы хорошо знали печенежский язык, хотя их собственный вовсе на него не походил.

– Погиб твой конь, – ответил Мистина. – В веревке запутался, а потом стрелометом накрыло.

– Он мертв? – Пленник едва не подскочил. – Что ты говоришь? Мой Барс мертв?

– Не помнишь разве? Он упал на тебя. Ну так расскажи – кто ты такой?

Однако пленник его не слышал. Закрыв лицо руками, он испустил стон и стал раскачиваться, глухо восклицая что-то из-под ладоней. Мистина вопросительно глянул на Кермена.

– Жалеет, какой конь у него был хороший, – вслушиваясь, пояснил тот. – Что носил седло все в золоте, узду в серебре, что грива у него была как у прекрасной девы – волосок к волоску, что шея – как гибкая змея, грудь – как у кречета, глаза – как у сокола…

Послушав немного, Мистина кивнул Хруту – тот шагнул к пленнику и легонько ткнул его коленом в плечо. Тот разогнулся и отнял руки от лица, продолжая, однако, бормотать как в полубеспамятстве: