Зимний путь

Узрели, братие? Теперь она уже звала меня на «ты». Я не успел сказать, а во сколько конкретно ты хочешь, чтоб я пошел в жопу? В десять? В одиннадцать? В одиннадцать двадцать три? А? Деваха, задрав нос, отчалила за пивом, а я давай раскидывать мозгами, да так, что, если бы не барберская сахароза, издалека было бы слышно, как они скрипят. Я видел, что от меня за три колонны пышечка помирала со смеху возле стола, за которым сидели два парня, подбивая к ней клинья, жирная свинья явно хотела заняться этим делом с двоими сразу, что я мысленно отметил в записной книжке памяти. Не успел закончиться Барбер, как Джейн уже ко мне вернулась. И два раза сухо брякнула по столу, ставя передо мной сначала бутылку, а потом кружку.

– Четыре евро.

Она бросила кассовый чек, как рекламу дня города, и он упал на мокрое пятно, образовавшееся от влажной бутылки. Четыре евро за бутылку пива, пусть это и модный бар, который только что открыли, четыре евро за бутылку пива – это нечестно. Мне показалось, что я слышу, как жвачка трется о белоснежные зубы Джейн.

– Прямо сейчас платить?

Это я спросил потому, что только что удостоверился, что топлива у меня в кошельке не хватало. А она что сделала? Не сказала ни да ни нет. Просто стояла как вкопанная передо мной. Тогда я обратил внимание на ее сиськи. Отличные сиськи, надо признаться. Закрыл кошелек и сказал, сколько ты сказала, моя сладкая?

Джейн тяжело вздохнула, поглядела по сторонам, будто искала клиента поприличнее, чтобы с ним замутить, смерила меня нетерпеливым взглядом, и голос у нее почти дрожал от совершенно не заслуженной мной злобы.

– Четыре тридцать пять, – сказала сучка, улыбаясь, как епископский секретарь.

– Ты же сказала четыре евро! – заорал я, ошалев от такого нахальства.

– Тогда зачем спрашиваешь?

Деваха рассуждала логично. Я отпил глоток «Воль Дамма», чтобы утешить уязвленное самолюбие, которое слегка постанывало. И тут увидел отсыревший чек, и знаете ли, братие, что на нем было написано? Два восемьдесят пять. Два евро и восемьдесят пять центов, было написано на чеке. Зло берет, не могу, такое зло берет, что не хочу об этом даже думать, а то руки дрожат.

– Здесь напечатано два восемьдесят пять!

Я сказал это с полной непредвзятостью, с уверенностью в том, что кругом прав. А потому, руководствуясь самым что ни на есть строгим чувством справедливости, будучи достойным сыном Хаммурапи[91] и Чарльза Линча[92], снова открыл кошелек и оставил на столе два жалких евро по принципу зуб за зуб.

– Чухай отсюда, – любезно сообщил ей я, когда наконец-то, падла, наконец Барбер был уже в прошлом и какой-то неискушенный старикан решил освежить наши нервные клетки «Джетро Таллом»[93].

У Джейн, вне всякой связи с ребятками из «Талла», поскольку относилась она к тому абсолютному большинству людей, которое живет, ничего не слушая, а исключительно в связи с двумя евро, застыли на месте язык, губы, зубы и жвачка. Через несколько секунд она надула прелестный маленький пузырек и лопнула его.

– Ты хочешь, чтобы я Пепуса позвала?

Ни о каком Пепусе я в жизни слыхом не слыхал. То есть сейчас уже слыхал. Но до знакомства с Джейн даже и не подозревал о существовании какого-то там Пепуса. Поэтому мне и показалось некрасиво, что она говорит, хочешь, чтобы я Пепуса позвала, как будто всем известно, что это за Пепус такой. Как студент старой закалки, я человек сведущий и понимаю, что, если девица, только что надувшая пузырик жвачки, спрашивает, хочешь ли ты, чтобы она позвала Пепуса, пора привыкнуть к мысли, что Пепус – это такой шкаф с кулаками с два молота, у которого и шея, и терпение, и волосы совсем коротенькие. А потому начал отступление, но немедленно внес этот прискорбный факт в записную книжку памяти и подумал о втором стихе главы пятой Первого послания к Коринфянам[94], в которой апостол языков говорит, что боснийцы будут преданы Сатане во измождение плоти. Я достал кошелек из кармана и выложил самую крупную имевшуюся в нем купюру на самое отсыревшее место на столе.

– На, шлюха ты эдакая.

Джейн взяла купюру и скрылась, не отвечая на провокацию, чем доказала, что шлюха она и вправду редкостная.