– Ну уж нет, – возразила Мередит, – я не собираюсь пить чистую водку во время отпуска. – Она улыбнулась официанту: – Мне, пожалуйста, клубничный дайкири.
– Ладно, – согласилась Нина. – А мне рюмку водки и «маргариту» со льдом. И не жалейте соли.
– Водку и бокал вина, – попросила мама.
– Добро пожаловать в клуб анонимных алкоголиков, – пошутила Мередит.
Мама, к их изумлению, улыбнулась.
– За нас, – объявила Нина, когда подали напитки. – За Мередит, Нину и Аню Уитсон. За то, что мы наконец вместе.
Мама вздрогнула, и когда они чокались, Мередит заметила, что та избегает их взглядов.
Она невольно стала разглядывать маму: та смотрела на бескрайнее синее море, и в уголках губ у нее собрались крошечные морщинки. Казалось, только с приходом ночи ее лицо теряло вечную напряженность. Мама разговаривала с ними, добавила в общий котел еще три новых факта, но даже после двух бокалов вина не расслабилась, а казалась еще более обеспокоенной. Покончив с десертом, она тут же встала из-за стола.
– Я пойду к себе в каюту, – сказала она. – Вы со мной?
Нина сразу вскочила, а Мередит замялась.
– Ты уверена, мам? Мне кажется, тебе стоит сегодня отдохнуть. А сказку можем отложить до завтра.
– Спасибо, – ответила мама, – но нет. Пойдем.
Она решительно направилась к выходу.
Мередит с Ниной поспешили за ней. Они заскочили к себе в каюту, чтобы переодеться во что-то более удобное. Мередит только дочистила зубы, когда Нина подошла к ней сзади и коснулась ее плеча:
– Я хочу показать ей ту фотографию и спросить, кто эти дети.
– Не думаю, что это хорошая идея.
– Ты паинька, которая соблюдает все правила и всегда хочет быть деликатной, – усмехнулась Нина. – А я не такая. Можешь сказать, что ты ничего об этом не знала. Доверишься мне?
– Ладно, – согласилась Мередит.
Они вышли в коридор и постучались в соседнюю дверь. Мама впустила их в свою каюту – просторную, состоящую из двух комнат, где, как и стоило ожидать, царила безупречная чистота: ни разбросанной одежды, ни каких бы то ни было личных вещей на виду. Единственное, что привлекало внимание, – это чайник и три чашки, которые стояли на журнальном столике.
Мама налила себе чаю и прошла в уголок, где устроилась в кресле и укрыла колени пледом.
Мередит села на небольшой диван напротив нее.
– Перед тем как мы погасим свет, мам, – сказала Нина, – я хочу тебе кое-что показать.
Та посмотрела на нее:
– И что же?
Нина подошла к ней. Мередит будто в замедленной съемке увидела, как она достает фотографию из кармана и протягивает матери.
Та глубоко вздохнула. Ее лицо, и без того бледное, сделалось восковым.
– Вы что, рылись в моих вещах?
– Мы знаем, что действие сказки происходит в Ленинграде и что она основана на реальности. Кто такая Вера, мама? И кто эти дети?
Мама покачала головой:
– Не спрашивайте.
– Мы твои дочери, – осторожно сказала Мередит, стараясь сгладить Нинин напор. – Мы хотим узнать о тебе больше.
– Папа тоже хотел, чтобы мы сблизились, – добавила Нина.
Мама опустила взгляд на снимок, который дрожал в ее пальцах. В каюте повисла такая тишина, что можно было услышать, как волны бьют в борт.
– Вы правы. Это никакая не сказка. Но если вы хотите услышать всю историю, то дайте мне рассказать ее тем способом, каким я умею.
– Но кто…
– Не нужно вопросов, Нина. Просто слушайте. – Пусть мама и выглядела уставшей и бледной, голос ее звучал очень твердо.
Нина села на диван рядом с Мередит и взяла сестру за руку.
– Ладно.
– Тогда приступим.
Мама откинулась на спинку кресла. Ее пальцы заскользили по гладкой поверхности фотографии. Впервые она начала рассказ при свете.
– В тот день, в Летнем саду, Вера полюбила Сашу, и она знала, что никогда его не разлюбит. Неважно, что ее мать не принимает его и считает опасным интерес к поэзии. Вера молода и безумно влюблена в мужа, а рождение дочери кажется ей настоящим чудом. Они дают девочке имя Анна, и ребенок озаряет Верину жизнь. Когда спустя год на свет появляется Лев, Вера уверена, что большего счастья нельзя и представить, пусть Советский Союз и переживает темные времена. Весь мир знает о преступлениях Сталина, о том, как пропадают и погибают люди. А Вера и Ольга, которые по-прежнему боятся даже упоминать об отце, знают об этом лучше, чем кто-либо. Но в июне 1941 года нет причин для беспокойства – по крайней мере, так кажется Вере, когда она, стоя на коленях, возится в их