Зимний сон Малинки

Я лежала на спине, Гордеев, нависнув сверху, целовал мое плечо и все, что ниже. Его ладонь по-хозяйски скользнула под ягодицы, вторая пробралась между ног, сильные руки подняли меня и поставили в, хм, интересную позицию.

— Димка, — я ахнула, почувствовав, как во мне зажегся огонь. — Ты что собрался делать?

— То же, что мы с тобой делали, сладкая моя. Только немного с другого ракурса.

— Я… Что? О-ох…

Ого. А достоинство у Гордеева такое же гордое, как и он сам. Во всяком случае, у меня ток пробегал от того, что я чувствовала. И глаза закрывались от того, как его чувствовала.

— Малина, ты меня с ума сведешь…

Я? Вот не сказала бы. Это он меня точно с ума сведет, и наша неутомимость.

Пальцы сжали простыню, а спина прогнулась.

И почему мне нравится, как звучит его голос? Как грудь греет спину, а бедра вжимаются в мои. Как губы ласково целуют шею под затылком, отмечают горячими прикосновениями линию позвоночника, а рука по-мужски смело гладит живот, спускаясь ниже…

— Какой у тебя мягкий живот, Маша. Люблю его.

— Ж-живот? — от толчков прерывалось дыхание, но я все равно удивленно хмыкнула. — Ты серьезно?

— Да, — не стал юлить Гордеев. — А ты что во мне любишь? — Он склонился, провел ладонью по моей шее и выдохнул в ухо: — Ну хоть что-нибудь, Малина, тебе во мне нравится? Возможно, — хрипло и многозначительно шепнул, толкнувшись: — Он?

Он мне нравился, да еще как, но я не готова была признаться в этом даже под покровом ночи.

— Хоть что-нибудь — да, — легко улыбнулась, — очень нравится.

— Что, скажи?! — как-то слишком серьезно спросил Димка, крепче меня обняв. Но тут же, опомнившись, нежно куснул плечо. — М-м, Малина?

От поцелуев горела кожа, от подкатившего удовольствия я готова была урчать. Женщина во мне мягко качнула бедрами навстречу ласкающему ее мужчине и прошептала с выдохом:

— Не скажу. Не пытайся выпытать.

Гордеев задохнулся, но только на длинный миг. Перевернул меня на спину и накрыл собой. Поймав губы, поцеловал так глубоко, что закружилась голова. Отпустил, дав вдохнуть воздух, и прижал к себе, теперь целуя висок.

— Машка, ты безумно вкусная. От тебя не оторваться. Скажи, что мне сделать, чтобы ты призналась? Хочу знать.

— Зачем?

— Считай, что для меня это важно.

— А разве тебе не говорили? Другие…

Димка замер, затем привстал на локте и заглянул в мое лицо. И пусть было темно, но я увидела блеск в его глазах.

— Ну, чего молчишь? — протянула руку и погладила темную голову. Провела большим пальцем по щеке, совсем как он в офисе, запоминая ощущения. Не удержавшись, погладила губы. Красивые они у него, нежные и умелые, но разве об этом скажешь?

— Маша, я не хочу говорить о других. Не с тобой. — Ну вот, снова стал серьезным.

— А я не спрашиваю тебя, я просто не хочу повторяться. Вдруг ты у всех интересуешься? А ответ я и так знаю. Говорили.

Я сама привстала и сама поцеловала его в губы. Увлекла за собой, опустившись на подушку. В эту холодную ночь лежать под Гордеевым было тепло и уютно, и тяжесть совсем не мешала.

Мне на самом деле было все равно, в чем ему признавались другие. Я не хотела этого знать. Как не хотела думать о том, был ли он с ними таким же неистовым, как со мной. Говорил ли те же слова, брал ли с таким же желанием. Сейчас он принадлежал мне, и я хотела продлить этот момент.

— Нет, не у всех, Маша.

Шепот защекотал губы, и я тихонько рассмеялась. Игриво толкнув парня в плечи, опрокинула его на подушку и опустилась ему на грудь. Димка тут же накрыл меня одеялом. Погладил спину, а я поцеловала его в подбородок.

— Какой ты упрямый, Гордеев. Совсем как в школе, — удивилась. — Ладно, — сдалась, глядя на него. — Улыбнись, тогда скажу. Ты всегда такой серьезный, Дмитрий Александрович, а так нельзя. Я люблю, когда ты улыбаешься…

Ну вот, расплылся в улыбке — умеет же.

— Еще!

— Мне нравятся твои глаза. Они у тебя, как темный смерч: никогда не знаешь, что от них ожидать. Нравится, как ты пахнешь, словно в тебе живут две стихии — холод и огонь. Нравится, как произносишь мое имя. А еще…

— Что?

Я замолчала. В груди внезапно заворочалась грусть, и улыбка померкла. Его нетерпение напомнило мне о времени. О том, что еще одна наша ночь скоро закончится и придется расстаться.

— Маша…

Я протянула руку и погладила Димку по щеке. Коснулась его губ своими и попросила:

— Дим, поцелуй меня, как ты умеешь. Я хочу.

Ночь продолжилась, и мы отдали ей себя. Уснули без сил, обняв друг друга, и на этот раз совершенно без снов. А когда проснулись…

А когда проснулись, я едва не взвилась с дивана, осознав, насколько забылась. Но вовремя опомнившись, возблагодарила небо за то, что мы укрыты. Как я могла так проспать!

Давно взошло солнце и осветило комнату, но в квартире затаилась непривычная для воскресенья тишина. И в этой тишине у самого дивана в пижамках стояли мои малинки и смотрели на нас в две пары распахнутых васильковых глаз.

Лешка утер кулаком нос, а спросила Дашка, прижав к груди плюшевого зайца.

— Мама, а дядя Дима теперь наш папа?

Что?

— Что?! — я натянула одеяло на грудь и села, ощущая едва ли не панику. Умница дочка заглянула за мое плечо.