Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы

Я был на седьмом небе от счастья. Людские похвалы заставили меня пережить удивительные часы, когда сердце, казалось, вот-вот разорвется под напором ликующей крови, и во сне жители моей ликующей страны влекли по земным дорогам мой образ — образ бога юности.

Из двухсот поступавших было отобрано около тридцати человек.

Утро было пасмурное. Уходила вдаль суровая равнина. Серо-зеленое однообразие таило безымянную угрозу.

Мимо запертых ангаров сержант провел нас в казарму, откуда мы вышли уже переодетые в комбинезоны.

Начался мелкий дождь, но капрал повел нас на гимнастику, под которую был отведен конский загон за столовой.

Упражнения были несложные. Прилежно исполняя команды, я чувствовал, как безразличие равнины овладевает мною. Я двигался, как загипнотизированный; в душе пробуждалась боль.

«Если бы она увидела меня сейчас», — думал я.

Словно тень по залитой лунным светом стене, промелькнула она, и я вновь увидел в далеких сумерках умоляющее лицо девочки, прислонившейся к осокорю.

— Эй, не спать! — крикнул капрал.

Пришло время обеда, и, шлепая по грязи, мы столпились у зловонных котлов. Дымили сырые дрова. Сгрудившись, мы протягивали повару жестяные миски.

Зачерпнув из одного котла, повар тыкал похожей на трезубец вилкой в другой и мы с жадностью набрасывались на еду.

За едой я вспомнил о доне Гаэтано и его жене. Это было совсем недавно, но мне казалось, что между невеселым безмолвным вчера и неопределенным сегодня пролегли века.

«Все изменилось, но кто теперь я? Я — подросток в мешковатом комбинезоне?» — подумалось мне.

Прислонившись к стене казармы, поставив миску на колени, я глядел на прерывистые струи дождя, не в силах отвести глаз от горизонта — местами вздыбленного, местами гладкого, как стальной брус, и такого беспокойного, такого мятежного, что при взгляде на него дрожь пробирала до самых костей.

Часть учеников, собравшись в кружок, смеялась, остальные мыли ноги в поилке.

«Да, такова жизнь, — сказал я себе. — Всегда сожалеть о том, что прошло».

Лениво журчала вода. Да, такова жизнь. Я поставил миску рядом и углубился в тревожные размышления.

Смогу ли я когда-нибудь изменить свое жалкое положение, перестать быть мальчиком на побегушках, сделаться в один прекрасный день важным господином?

Мимо прошел лейтенант, я вскочил, отдал честь… И снова, забившись в угол, остался наедине со своей болью.

И не стану ли я одним из этих людей — в заштопанной рубашке с грязным воротничком, в порыжелом костюме и в огромных стоптанных ботинках, прячущих намозоленные ноги, намозоленные за долгие часы скитаний от двери к двери — в поисках работы?

Душа моя трепетала. Что, что мог я сделать, чтобы выйти победителем, чтобы раздобыть денег, много денег? Конечно, вряд ли я найду на улице бумажник с десятью миллионами. Тогда что же? И так и не выяснив про себя, смогу ли я убить (при условии, разумеется, что у меня нашелся бы богатый родственник, которого я мог бы убить и потом раскаяться), я понял, что никогда не смирюсь с нищенским существованием, которое беспрекословно влачит большая часть человечества.

Внезапно, с необычайной отчетливостью осознав, что страстное желание выделиться, отличиться уже никогда не покинет меня, я подумал: «Дело не в одежде и не в деньгах, — и, превозмогая стыд, признался: — Нет, больше всего я хочу, чтобы мной восхищались, восхваляли меня. В самом деле, какая разница, кем я буду? Пропащим бедолагой? Пусть!.. Но жизнь посредственности… Быть забытым после смерти — вот что ужасно. Ах, если бы из моих изобретений что-нибудь вышло! И все-таки когда-нибудь я умру; и по-прежнему будут мчаться поезда, и люди пойдут вечером в театр, а я, я буду мертв… мертв навсегда».

По рукам пробежали мурашки. Я смотрел на небо, по которому плыли облачные армады, и мысль о вечном небытии ужасала мою плоть. Я торопливо встал, поднял миску и направился к поилке.

Ах, если бы я мог выдумать что-нибудь, чтобы никогда не умирать, хоть бы мне и исполнилось пятьсот лет!

Меня подозвал капрал, проводивший строевую подготовку.

— Слушаюсь.

Пока шли занятия, я попросил сержанта узнать, не сможет ли капитан Маркес уделить мне немного времени: я хотел посоветоваться с ним насчет своей новой выдумки — окопного миномета, который должен был стрелять снарядами большей убойной силы, чем шрапнель.

Посвященный в тайну моего призвания, капитан Маркес обычно соглашался выслушать меня и, пока я рисовал на доске, наблюдал за мною из-за очков взглядом, в котором светилось любопытство, ирония и снисходительность.

Я бросил миску в мешок для грязной посуды и поспешно зашагал к зданию «клуба».

Капитан Маркес был у себя. У стены стояла походная койка, этажерка с журналами и учебниками по военному делу; чуть поодаль висела доска с ящичком для мела.

— Посмотрим, посмотрим на вашу пушку. Изобразите, пожалуйста, — сказал капитан.

Я взял мел и сделал чертеж.

— Итак, — начал я, — вам известно, мой капитан, что основной недостаток крупнокалиберных орудий — вес и габариты.

— Да, и…