Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы

Одет он был с иголочки: туго накрахмаленный воротничок, лаковые ботинки и кремовые гетры — все выдавало в нем человека со средствами.

И однако, сам не знаю почему, я подумал: «У него, наверное, грязные ноги».

Лукаво улыбаясь, он повернулся ко мне, и прядь волос рассыпалась по щеке. Бросив на меня тяжелый взгляд, он произнес певуче:

— Вы, кажется, устали?

— Да, немного.

Он снял пальто, блеснувшее шелковой подкладкой. Смешанный, парфюмерно-потный запах исходил от его черного костюма, и, неожиданно для самого себя, едва соображая, что говорю, я спросил:

— Вы что, давно не меняли белье?

Пришелец изумленно взглянул на меня, но тут же нашелся:

— Вам плохо оттого, что я так резко разбудил вас?

— Нет, почему мне должно быть плохо?

— Это я к примеру, юноша. Некоторым от этого бывает плохо. У меня в интернате был приятель, с которым, если его резко будили, случался припадок эпилепсии.

— Чрезмерная чувствительность.

— Чувствительность женщины — хотели вы сказать, юноша?

— Значит, ваш приятель страдал гиперестезией? Все-таки откройте, пожалуйста, дверь; я просто задыхаюсь. Пусть хоть немного проветрится. Здесь скверно пахнет.

Подросток слегка нахмурился… Он направился к двери, но не успел дойти до нее, как из кармана пиджака выпала пачка тонких бумажных карточек.

Он поспешно нагнулся, чтобы подобрать их. Я подошел ближе и увидел: это были фотографии, изображавшие различные способы любви.

Лицо незнакомца стало пунцовым.

— Не знаю, как они ко мне попали, это — приятеля… — пробормотал он.

Я молчал.

Стоя рядом, я глядел на одну из жутко-завораживающих фотографий. Подросток говорил что-то; я не слышал его. Завороженно смотрел я на жуткую пару: женское тело, отдающееся звероподобному субъекту в морской фуражке и закатанной черной футболке.

Я повернулся к подростку.

Он был бледен, зрачки хищно расширились, на черных ресницах, дрожа, блестела слеза. Он взял мою руку в свою.

— Не гони меня.

— Но вы… ты…

Он увлек меня за собой, усадил на кровать, а сам опустился на пол у моих ног.

— Да, вот такой я беспутный.

Рука его лежала на моем колене.

— Беспутный.

Теперь в его голосе звучала затаенная горечь.

— Да, вот такой… беспутный, — робко жаловался дрожащий голос. Взяв мою руку, он приложил ее ладонью к горлу и крепко прижал подбородком.

— Ах, если бы я родился женщиной! Почему так устроена эта жизнь? — шептал он.

Кровь бешено стучала у меня в висках.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Сильвио.

— Скажи, Сильвио, я тебе не противен, ты не презираешь меня?.. но нет… у тебя не такое лицо… сколько тебе лет?

— Шестнадцать… почему ты дрожишь? — хрипло произнес я.

— Ну… если хочешь… давай…

И вдруг я увидел, да, я увидел… На перекошенном лице кривились в улыбке губы… глаза улыбались безумно… и вдруг, под соскользнувшей одеждой, я увидел узкую полоску тела между грязным краем рубашки и длинными женскими чулками.

Медленно, освещенное бледным светом луны, проплыло передо мной умоляющее лицо девочки, прильнувшей к черным прутьям ограды. «Если бы ты знала…» — подумал я, и холодом повеяло на меня от этой мысли.

На всю жизнь запомнится мне эта минута.

Я отступил и, сумрачно взглянув на подростка, сказал медленно, раздельно:

— Убирайся.

— Что?

— Убирайся, — повторил я тихо.

— Но…

— Убирайся, гадина… Что ты сделал с собой?.. со своей жизнью?..

— Ну… но будь таким…

— Гадина… Что ты сделал со своей жизнью? — но все высокие слова из сокровищницы души, которые я мог бы сказать ему, сейчас ускользали, в ужасе отпрянув от открывшейся язвы.

Он отошел, скалясь в улыбке, лег, зарывшись, в свою постель, и пока я, по-прежнему одетый, устраивался у себя, заложив руки за голову, стал напевать:

Мама, мама,
Я хочу жениться.

Я искоса взглянул на него и, сам удивляясь своему спокойствию, сказал:

— Если ты не заткнешься, я тебя ударю.

— Что?

— Я тебя ударю.

Он отвернулся к стене. Мучительное, незримое тяжелым сгустком повисло в воздухе. Я с ужасом чувствовал, что приковываю к себе его пугающе-пристальное внимание. Из-под одеяла был виден только треугольник черных волос на затылке и невинный белый полукруг воротничка.

Он лежал, не двигаясь, но его навязчивые пристальные мысли формовались во мне, словно слепок моих собственных чувств, и я, одурманенный, тонул в этой топкой загустевающей муке. Краешком глаза я наблюдал за ним.

Вдруг одеяло всколыхнулось, сползло, обнажив его плечи, молочно-белые, и доходящее до ключиц батистовое кружево…

В коридоре раздался женский крик, мольба о помощи:

— Нет… нет… не надо… — с глухим стуком тело ударилось о стену, и этот звук вывел меня из оцепенения первого испуга; после минутного колебания я вскочил, рывком распахнул дверь в коридор, но успел увидеть только, как дверь напротив захлопнулась.

Я остановился, прислонившись к косяку. В соседней комнате было тихо. Оставив дверь открытой, я погасил свет и лег…

Я чувствовал себя теперь уверенным и сильным, Закурив, я обратился к соседу:

— Слушай, кто научил тебя этим гнусностям?

— Не хочу с тобой разговаривать… ты нехороший…

Я рассмеялся, потом сказал серьезно: