Злая игрушка. Колдовская любовь. Рассказы

Я взглянул на нее. Лицо мое исказилось от жалости и стыда.

— Почему ты просто не пришел?.. Я бы ничего тебе не сказала. Видно, это судьба, Сильвио. Что бы было со мной, если бы револьвер выстрелил? Ты лежал бы здесь сейчас… Ах, Сильвио, Сильвио! — крупная слеза тяжело скатилась по щеке.

Ночная тьма окутала меня, и, уткнувшись в ее сложенные на коленях руки, я, словно сквозь дымку, увидел людей в полицейской форме, стоявших вокруг меня и возбужденно размахивавших руками.

Глава четвертая ИУДА ИСКАРИОТ

онти был человеком деятельным и благородным, вспыльчивым, как записной дуэлянт, поджарым, как идальго. Его острый проницательный взгляд был под стать улыбке, иронически кривившей тонкие губы под черными шелковистыми усами. Стоило ему поддаться гневу — скулы вспыхивали румянцем, и скошенный подбородок дрожал.

Вся его торговля: контора и склад бумаги — размещалась в трех комнатах, которые он снимал у скорняка-еврея, отделенных от зловонной лавки коридором, где вечно резвились рыжие сопливые хозяйские чада.

Первая комната была чем-то средним между рабочим кабинетом и выставкой образчиков. Окна ее выходили на улицу Ривадавия, и с тротуара прохожим открывались аккуратно разложенные вдоль светлых деревянных стен пачки бумаги цвета сомон, а также зеленой, голубой и красной, рулоны глянцевой бумаги, плотной, в прожилках, дести бумаги шелковой и так называемой масляной, наклейки и, шершавая на ощупь, бумага с водяными знаками.

На голубой стене висело изображение Неаполитанского залива: лазурная гладь моря и темный берег, усеянный белыми кубиками домов.

Здесь, в минуты душевного подъема, Монти пел ясным звучным голосом.

Я любил слушать его. Он пел с большим чувством, и вы понимали, что перед ним предстают сейчас полузабытые картины жизни на родине.

При вступлении моем в должность маклер-курьера, Монти, вручая мне образчики бумаги и список цен, сказал:

— Итак, за работу. С каждого проданного килограмма — три сентаво комиссионных.

Суровое начало!

Первое время все мои каждодневные шестичасовые вылазки заканчивались ничем. Это было просто невероятно. Исходив двести с лишком километров, я не продал и килограмма бумаги. Отчаявшись, я заходил во все овощные лавки подряд, бегал по рынкам, ожидал аудиенции у мясников и аптекарей — все напрасно.

Иные, как могли вежливо, посылали меня к черту, другие просили зайти через неделю, третьи говорили: «У меня уже есть свой курьер»; находились такие, что попросту не принимали меня; кому-то мой товар казался чересчур дорогим, кому-то — простецким, а некоторым, впрочем немногим, — чересчур изысканным.

К полудню, замороченный, усталый и разочарованный, я возвращался в контору и молча валился на пачки бумаги, сложенные в углу.

Мой напарник Марио, шестнадцатилетний шалопай, длинный, как жердь, рукастый и ногастый, подсмеивался над моими бесплодными стараниями.

Изрядный плут был этот Марио! Эдакий телеграфный столб с маленькой головкой, заросшей настоящим лесом немыслимо курчавых волос, он носился по городу семимильными шагами, зажав под мышкой красный кожаный портфель. Вернувшись в контору, он швырял портфель в угол и снимал свой котелок, до того засаленный, что им можно было бы смазать грузовик. Ему чертовски везло с клиентами, и он был всегда весел.

Листая потрепанный блокнот, он зачитывал вслух длинный список заказов и при этом хохотал, разевая пасть юного кашалота так, что становилась видна его красная глотка и два ряда выдающихся вперед зубов.

Притворяясь, что умирает от смеха, он хватался руками за живот.

Монти, стоя за бюро, наблюдал за нами, иронически улыбаясь. Проведя ладонью по высокому лбу и потерев глаза, словно отгоняя усталость, он наконец изрекал:

— Выше голову, бамбино. Вы хотите стать изобретателем, а сами не можете продать даже килограмма бумаги. — И продолжал наставительно: — Главное — настойчивость. Такова коммерция: пока тебя не будут знать в лицо, с тобой не будут иметь дела. Иногда кажется, что дело улажено. Неважно. Надо снова зайти завтра, и послезавтра, и так, пока клиенту не останется ничего иного, как сдаться и — купить. Но главное — деликатность всегда и везде. — И меняя тему, он добавлял: — Приходите сегодня вечером на чашку кофе. Поболтаем.

Как-то вечером я зашел в аптеку на улице Рохас. Изучив образчики, аптекарь, желчный, с рябым лицом, сказал мне, и слова его прозвучали, как ангельский глас:

— Пришлите мне пять килограммов шелковой бумаги, двадцать килограммов специальной гладкой и по пять тысяч этикеток: «Борная кислота», «Кальцинированная магнезия», «Винный камень», «Кампешевое мыло» — итого двадцать тысяч. И, пожалуйста, все к утру понедельника.

Вне себя от радости, я записал заказ и, раскланявшись с ангелоподобным аптекарем, отправился дальше. Это была моя первая удачная сделка. Я заработал пятнадцать песо комиссионных.

Следующим был рынок Кабальито, этот рынок, всегда напоминавший мне рынки из романов Каролины Имбернисьо[26]. Тучный мясник с коровьими глазами, к которому я уже не раз безуспешно обращался, крикнул, занося тесак над свиной тушей: