Златообильные Микены

Гомеровские поэмы, воссоздающие мир микенских и троянских героев, разумеется, были и остаются важнейшим источником для изучения микенского времени. Но подход к этому источнику стал иным. Памятники микенского письма, позволившие проникнуть в жизнь общества, сделали анахронизмом как былую гиперкритику гомеровских данных, так и наивное шлимановское отношение к «Илиаде» и «Одиссее» как к описаниям чуть ли не очевидца. Стало ясно, что Гомера отделяли от его героев несколько столетий «темных веков», когда в ходе нашествий, по своему значению сопоставимых с «великим переселением народов» конца античной эпохи, стихийных бедствий и уничтожения культурных центров, исчезла письменная и художественная традиция микенского общества. Сохранились лишь ее устные отголоски в виде былин, исполнявшихся сказителями-аэдами. Пользуясь этим материалом, Гомер создал великие художественные произведения, с которых началась греческая литература — в широчайшем значении этого слова. Ибо на всем протяжении античной эпохи Гомер считался не только художником, единственно достойным звания «поэт», но также первым историком, географом, философом. Благодаря Гомеру стертые с лица земли города Троя, Микены, Пилос, Кносс жили в воображении людей другого мира и судьба их владык Агамемнона, Ахилла, Гектора, Нестора, Одиссея и других волновала мало-мальски образованного человека древности так, словно бы это были его родичи.

Впрочем, и с падением античной цивилизации воздействие гомеровских образов на духовный мир европейцев ослабело лишь в столетия, которые мы называем средними веками. Вспомним размышления человека Возрождения, шекспировского Гамлета о слезах, исторгаемых у публики бродячим актером: «Что он Гекубе? Что ему Гекуба?» Или уже в наши дни необычайную популярность повести-эссе Кристы Вольф «Кассандра» с ее попыткой проникновения в духовный мир микенской женщины, чуждой безумию войны.

Однако мир, сотканный из сохраненных аэдами фактов и легенд воображением гениального поэта, соотносился с микенской реальностью не столько в историческом, сколько в художественном плане. Эпическая картина совместного похода ахейцев под началом «пастыря народов» Агамемнона на Трою, равно как и вымышленный повод этого грандиозного предприятия, не дает ничего для понимания истории микенских царств и системы отношений между ними. Неизмеримо большую ценность представляют для нас в гомеровском эпосе тщательно вырисованные поэтом подробности быта гомеровских героев, ибо в этой сфере многое еще жило в памяти последующих поколений и продолжало существовать в виде пережитков.

Бытовая сторона жизни микенских и пилосских владык дается в гомеровских поэмах как бы глазами чужеземца, явившегося на пир из какого-либо вымирающего поселения типа родины Гесиода Аскры, «тягостной летом, зимою плохой, никогда не приятной» (Гесиод. «Труды и дни», 640), и с удивлением взиравшего на невиданное и недоступное изобилие яств и роскошь мегарона, воспринимавшего как истину похвальбу разгоряченных вином владык о воинских подвигах и встречах с морскими чудищами и разбойниками. Глиняные таблички вводят нас в тот же дворец, но не в пиршественный зал, а в дворцовую кладовую и делают свидетелями сложных и утомительных расчетов с поставщиками зерна, льна, оливкового масла, с корабельщиками, пастухами, гребцами, кузнецами и представителями других профессий. Рядом с прижимистым хозяином мы видим его писца, о существовании которого не знал Гомер, и этот писец становится для нас если не главной, то самой реальной фигурой Микенского мира. Исследования типа графологических экспертиз позволяют нам отличить одного писца от другого и даже понять характеры некоторых из них: утомленные однообразным трудом, они развлекались рисованием на оборотной стороне табличек человечков и животных.

Дворец, однако, состоял не только из пиршественного зала и кладовых. Там, несомненно, были помещения, где царь и члены его семьи занимались интеллектуальным трудом, писали и читали. Ведь если было письмо, то должны были существовать и тексты повествовательного и художественного характера. Имелись помещения, где жили и работали люди искусства, могла быть и комната, в которой обучали детей хозяев дворца. Уровень общества предполагает существование в нем такой же школы, которая нам хорошо известна из иероглифических и клинописных текстов II тысячелетия до н. э. Но пока это только предположения.

В свете того, что стало известно о микенском дворце как административном центре и хозяйственном организме, выявилась огорчительная ограниченность наших знаний по множеству сторон этнической, политической и культурной истории Балканского полуострова во II тысячелетии до н. э.