Злодей. Полвека с Виктором Корчным

В январе 2008 года он играл в двухкруговом ветеранском турнире в Вейк-ан-Зее (Портиш, Любоевич, Тимман, Корчной). Через два месяца ему исполнялось семьдесят семь. После выигранной партии блистал: обожая анализировать на публике, зачастую обращался к окружавшим столик коллегам, журналистам или просто любителям. Но с шутками и прибаутками анализируя партию вместе с соперником, не замечал, как его замечания становятся едкими, саркастичными, когда и на грани фола, порой и переходящими эту грань. Слушая Виктора, я думал, что иногда ему следовало бы позволять своим мыслям оставаться мыслями, без того, чтобы переводить их в речь, и сама собой вспоминалась библейская мудрость – «ты молчишь лучше, чем говоришь».

Шотландский гроссмейстер Джонатан Роусон дал ему такую характеристику: «Многие, восхищающиеся Корчным как шахматистом, не особенно любят его как человека. Он известен своей несдержанностью, грубостью и тяжелым характером. Мои личные отношения с ним были исключительно корректными и приятными, но у него такая репутация, что я не удивлюсь, если он оскорбит и меня. Вероятно, это когда-нибудь произойдет».

Роусон вспоминает, как играл с ним в одном турнире на острове Мэн (2004). Склонившись к партнеру, погруженному в раздумья, Корчной вежливо спросил: «Вы говорите по-английски?» Получив утвердительный ответ, маэстро задал незатейливый вопрос: «Тогда почему вы не сдаетесь?»

Подчеркивая, что это был еще относительно мягкий инцидент и что на счету Корчного немало более грубых выпадов, Роусон заключает: «Мы знаем, что у него задиристый характер. Иногда яд, стекающий с его языка, кажется бессмысленным, но, может быть, этот яд неразделим с его сущностью и является частью его шахматной силы. Ведь характер человека – это не просто арифметическая сумма всех его черт, и хорошее очень часто неотделимо от плохого. В своей книге Корчной рассуждает о важности психологической решимости во время игры. Он, без сомнения, заряжен такой психологической решимостью мощнее, чем подавляющее большинство шахматистов, и я полагаю, что об этом свидетельствует всё его поведение. Как бы то ни было, я спрашиваю себя: а хотели ли бы мы иметь другого Корчного?»

Прекрасно сказано! Если вы были поклонником Корчного, вам ничего больше объяснять не нужно, если же не были – никакое иное объяснение феномена Виктора Корчного не поможет.

Это они – старые!

Однажды в разговоре с Анишем Гири речь зашла о Корчном, и я заметил, что маэстро неважно себя чувствует. Юный гроссмейстер не удивился: «Так ему ведь уже девяносто!» Когда я поправил – не девяносто, а восемьдесят, Аниш тут же согласился: «Ну, восемьдесят…»

Для молодых старость не знает градаций – старый и есть старый. Но старики, если им посчастливилось достичь очередного рубежа, знают: семьдесят пять – не семьдесят, а восемьдесят – не семьдесят пять.

Гордясь своим возрастом, Корчной одновременно и полностью его отрицал. Он не желал смириться с тем, что безразличное ко всему время не останавливается, что ему стукнуло уже семьдесят пять и не успеет он оправиться от ужаса, как тут же будет восемьдесят. И самое страшное, что процессы старения беспрерывны, а время мчится и мчится, нанося удары по всему организму и ни на миг не давая возможности перевести дух.

Принадлежа к не такому уж редкому типу стариков, думающих, что при правильном образе жизни можно избавиться от всех недугов, он не знал, что если удастся преодолеть восьмидесятилетнюю, а потом, если бог даст, и девяностолетнюю планку, будет еще хуже, что это состояние – каждодневное, оно – естественная плата за долголетие. Он не соглашался с тем, что старые люди всегда воспринимаются, как балласт на корабле и вынуждены играть роль статистов, особенно в шахматах.

Он не мог принять вечного закона жизни, что каждое последующее поколение рано или поздно становится предыдущим. И, не усвоив эллинского отношения к неизбежному, походил на великана, у которого в пылу битвы отсекли голову, а тот, не заметив потери, продолжает сражаться.

Накопленный опыт, жизненный и профессиональный, перечеркивался ухудшением слуха, быстрой утомляемостью, повышенной тревожностью, еще более усилившейся мнительностью, ворчливостью, вспышками гнева. Его результаты неуклонно падали, но он не хотел признать, что его мозг, весь его организм требует если не покоя, то по крайней мере передышки, и опять сетовал, что Тимман уже который год играет в Мальмё, а его почему-то не зовут…

В ноябре 2010 года, сразу по окончании трехдневного рапид-турнира в эстонском Отепя, он измерил давление: 200 на 150. Рассказал, что перед этим провел пару недель в швейцарском санатории и регулярно принимал таблетки, но сбить давление не удалось. И всё же Виктор не смог отказаться от кругового турнира при 32 участниках, да еще с гандикапом (пять разных контролей времени, в зависимости от силы соперника).