Злодей. Полвека с Виктором Корчным

Корчному было сорок пять, когда он покинул Советский Союз, Спасскому – почти сорок. Хотя эмиграция Спасского являлась более мягкой – сохраняя советский паспорт, он время от времени приезжал на родину, – легче ему не было. Один прожил на Западе сорок лет, другой – тридцать шесть. Сегодня понятие «эмиграция из России» коренным образом изменилось: в любой момент можно вернуться обратно, да и возникшие средства коммуникации сделали этот процесс много-много мягче.

Когда эмигрантами стали они, любой отъезд из Советского Союза (тем более на Запад) являлся сам по себе подозрительным и носил характер если не предательства, как в случае с Корчным, то чего-то предосудительного.

В 2010 году на вопрос, где он чувствует себя дома, Спасский ответил: «Во Франции. Это – добрая мачеха. Россия – больная мама». А вернувшись к «больной маме», заявил: «Переезд из Москвы в Париж дал мне возможность участвовать во всех международных турнирах. Это была единственная причина, по которой я поменял место жительства».

Так ли это на самом деле, лучше всех знает он сам, ведь бывавшие в доме Спасских в Медоне, включая и автора этих строк, видели обстановку радушия и согласия в семье. Да и Борис не раз и прилюдно говорил с любовью о Марине, отмечая, что хранительнице очага и матери Бориса-младшего, которым откровенно гордился, он обязан всем, и многократно возглашал осанну Франции, ее образу жизни, обычаям, кухне, всему.

Корчной с первого дня говорил, что остался на Западе только для того, чтобы беспрепятственно продолжать свою карьеру. Но, хотя и он за эти четыре десятка лет перенял многие привычки и манеры человека Запада, сам находился там как бы в чужеродном социуме.

А какой социум не был ему чужд? Из Советского Союза он бежал, Голландия, шедшая, как ему думалось, на поводу у Советов, тоже не показалась. В Германии, где Корчной жил полгода, он судился с хозяином клуба, за который играл, из его книги выбрасывали целые куски, не нравившиеся немецкому издателю. Ритм и образ жизни в Соединенных Штатах ему тоже не пришелся по душе, на турниры в Израиль он приезжал с удовольствием, но ничего общего у него с этой страной не было, о Восточной Европе и говорить нечего. Швейцария – вроде бы и неплоха, но уж больно нейтральна, а он не мог, не хотел быть нейтральным!

Перемена географии для одних – подарок судьбы, для других – личная обида, для третьих – трагедия, для четвертых – вызов, но для всех – тяжелая задача осуществления себя заново. У них – не получилось, даже если в профессиональном смысле эмиграцию обоих следует считать удавшейся (для Корчного – более чем). Что ж, о том, что «небо, не душу меняют те, кто за море бегут», знал еще Овидий, и так ли уж много изменилось в человеческой душе за последние две тысячи лет?

Языковые проблемы, культурные традиции, накопленный опыт и, не в последнюю очередь, советская ментальность, которую человек вывозил вместе с собой, не могли исчезнуть одномоментно и бесследно ни у кого из покинувших тогда огромную империю. Не исчезли и у них.

Будучи пересаженными на другую почву, они должны были играть роль самих себя с поправками на нравы и обычаи нового социума. Одному это удавалось лучше, другому хуже, но оба оказались не очень адаптивны, чтобы не сказать – совсем не адаптивны.

Их творчество, их замечательные партии навсегда остались в истории игры. Но и не только. Неординарные биографии на фоне удивительного, прекратившего свое существование государства, где им выпало родиться и прожить бо́льшую часть жизни, затем не получившееся врастание в другую шкалу ценностей, в другой менталитет, в другой мир, сами по себе являются примерами изломанных человеческих судеб на фоне драматических событий конца ушедшего столетия.

Играть! Играть!

Последние годы каждый февраль его привозили на традиционные цюрихские турниры. Следил за партиями по электронной доске и полностью погружался в привычный мир. Почти оглохший, он не контролировал амплитуду голоса и вслух реагировал на ходы: его охи и ахи слышал весь зал. Очевидно: встреча с шахматами была для него праздником, хотя по-настоящему ему хотелось только одного – играть, играть самому.

Январь 2014 года. Открытие турнира. Виктор в инвалидной коляске, Петра рядом. Я сижу за ними. Раньше при разговоре он ловко разворачивался к собеседнику здоровым ухом и слегка склонялся к нему, но в конце, крайне редко надевая слуховой аппарат, не делал и этого. Следил, как и все плохослышащие, за губами говорящего или просто кивал головой, даже не пытаясь понять сказанного.

Оборачивается: «Говорят, что после нормального турнира будет рапид. Можно ли мне там сыграть?» Петра: «Виктор – это же только для участников!» Он (разочарованно): «А-а-а…». Несколько часов спустя они вернулись в Волен. Позвонил через пару дней, трубку сняла Петра. Спросил, следит ли он за турниром. Петра: «Не только не следит, но даже не интересуется. Хочет только одного: играть».